связь 
между нашими судьбами: с того самого дня, как увидел я вашу питомицу, в сердце 
моем поселилась нежность к ней. Увы, наверное, напрасно я тешу себя пустыми 
надеждами. - добавляет он. - Но если бы мне позволили хоть раз услышать ее 
детский голосок...

Но Сёнагон отвечает:

- Ах нет, нет, она уже крепко спит, не ведая ни о чем.

Но как раз в этот миг послышался звук приближающихся шагов.

- Бабушка, говорят, к нам приехал господин Гэндзи, тот самый, что был тогда в 
монастыре. Почему мне нельзя его видеть? - спрашивает девочка, и дамы, 
всполошившись: "Вот незадача!", шепчут:

- Тише, тише...

- Но почему? Вы ведь сами говорили: "Стоило увидеть его, сразу прибавилось сил",
 - не умолкает девочка, явно довольная тем, что ей удалось найти столь 
неопровержимый довод.

"Что за милое дитя!" - умиляется Гэндзи, но, понимая, в каком затруднительном 
положении оказались дамы, притворяется, будто ничего не слыхал, и, самым 
учтивым образом распрощавшись, уезжает.

"Видно, она и в самом деле совсем еще мала. Но я сумею ее воспитать", - думал 
он. А на следующий день, проявляя необыкновенную заботливость, снова поспешил 
осведомиться о самочувствии монахини. В письме его, как и прежде бывало, 
обнаружили крохотную записку.

"Услышал однажды 
Журавля молодого голос, 
И душа навсегда 
Покой потеряла, а лодка 
Застряла в прибрежной осоке...

„К тебе одной неизменно..." (44) - писал он намеренно детским почерком, который 
показался дамам столь изысканным, что они решили: "Пусть так и служит ей 
прописью". Ответила ему Сёнагон:

"Особа, о самочувствии которой Вы изволите справляться, вряд ли переживет и 
нынешний день. Как раз сейчас мы отправляемся в горную обитель. Поэтому 
благодарить Вас за столь любезное участие она будет, очевидно, уже не из этого 
мира", - прочел Гэндзи, и печаль сжала его сердце. Осенние вечера в ту пору 
были для Гэндзи особенно тоскливы. Он беспрестанно помышлял о прекрасной 
обитательнице павильона Глициний, и в душе его крепло желание (быть может, и в 
самом деле преждевременное) забрать к себе тот юный росток, что возрос от 
единого корня с предметом его тайных помышлений. То ему вспоминался вечер, 
когда было сказано: "Роса все не может решиться...", то его охватывало 
невольное беспокойство: "Она, конечно, мила, но, возможно, меня ждет 
разочарование..."

Когда ж наконец
Тобой налюбуюсь вдоволь,
Юный росток,
Свои сплетающий корни
С милым сердцу цветком мурасаки...28

На дни Десятой луны была намечена церемония Высочайшего посещения дворца 
Красной птицы - Судзакуин29. Предполагалось, что для участия в танцах будут 
выбраны достойнейшие из достойнейших, поэтому все, начиная с принцев крови и 
министров, без устали совершенствовали свое мастерство. Вспомнив как-то, что он 
давно уже не имел вестей из горной обители, Гэндзи отправил туда письмо и 
получил ответ от монаха Содзу: "В двадцатых числах минувшей луны сестра 
покинула нас и я не могу не печалиться, хотя и понимаю, что таков всеобщий 
удел".

Читая письмо, Гэндзи вздыхал, сокрушаясь о тщете всего, этому миру 
принадлежащего. "Каково теперь бедной сиротке, которой судьба так волновала 
умершую? Велико, должно быть, ее горе! Вот и меня покинула миясудокоро..." 
Печальные воспоминания пробудились в его душе, и он послал в горы гонца с 
самыми искренними соболезнованиями.

Сёнагон весьма достойно ответила ему. По прошествии срока, установленного для 
поминальных обрядов, женщины вернулись в столицу, и Гэндзи, выждав некоторое 
время, однажды тихим вечером отправился их навестить.

Ужасающее запустение царило в доме, покинутом почти всеми его обитателями. Как, 
должно быть, страшно было жить в таком месте столь юному существу!

Введя гостя в те же передние покои, Сёнагон, обливаясь слезами, рассказала ему 
о последних днях старой монахини, и рукава его невольно увлажнились.

- Некоторые дамы считали, что юную госпожу следует перевезти в дом принца, - 
сообщила кормилица. - Но ушедшая