ли и она выживет. Все твердит, словно лишившись рассудка: "Не останусь 
здесь без госпожи..." Сегодня утром пыталась броситься со скалы вниз в ущелье. 
Потом ей взбрело в голову пойти и рассказать обо всем домашним. Мне еле удалось 
удержать ее, говоря: "Подождите, сначала надо все хорошенько обдумать", - 
рассказывает Корэмицу, а Гэндзи слушает, тяжело вздыхая.

- Я и сам чувствую себя совсем больным, - признается он, - неизвестно еще, 
каковы могут быть последствия.

- Не напрасно ли теперь предаваться печали? Все происходит согласно 
предопределению, - возражает Корэмицу. - Я постараюсь устроить все так, чтобы 
никто ничего не узнал. Доверьтесь мне.

- Да, ты прав. И все же слишком тягостно сознавать, что я взвалил на себя бремя 
такой вины, что мимолетная прихоть моего непостоянного сердца стоила ей жизни. 
Прошу тебя, не рассказывай ничего госпоже Сёсё. А уж тем более монахине, она не 
раз предостерегала меня, мне будет очень стыдно...

- Не только им, но и монахам я все представил в несколько ином свете, - 
заверяет Корэмицу, и Гэндзи во всем полагается на него. Дамы, уловившие, что 
произошла какая-то неприятность, недоумевают:

- Странно. Что же случилось? Говорит, будто осквернился, даже во Дворец не 
ходит, только шепчется о чем-то с Корэмицу и плачет...

- Проследи, чтобы все прошло как положено. - И Гэндзи напоминает Корэмицу, 
какие должны быть совершены обряды.

- Не извольте беспокоиться. К тому же в данном случае не может быть и речи о 
какой бы то ни было пышности, - отвечает тот, готовый двинуться в путь, и 
Гэндзи становится совсем грустно.

- Боюсь, что ты сочтешь мое поведение неразумным, но я буду в полном отчаянии, 
если не увижу хоть раз еще ее бренные останки. Я поеду верхом... - говорит он, 
и Корэмицу, подумав про себя: "Что за нелепое желание!", отвечает:

- Коль скоро вы решились, не смею останавливать вас. Но мы должны выезжать 
немедленно, дабы вернуться до наступления темноты.

Переодевшись в охотничье платье, нарочно сшитое недавно для тайных похождений, 
Гэндзи собрался в путь. Мысли его были расстроены, невыносимая тоска сжимала 
сердце. Хоть и решился он на столь необычное путешествие, все же, помня о 
пережитой недавно опасности, не мог избавиться от мучительных сомнений. Но 
слишком велико было его горе: "Коль не теперь, то когда, в каком мире увижу ее 
лицо?" И, превозмогая страх, Гэндзи отправился в путь, по-прежнему 
сопутствуемый Корэмицу и тем самым телохранителем.

Им казалось, что ехали они очень долго. На небо выплыла семнадцатидневная луна. 
Скоро они достигли реки, тускло светились факелы в руках у передовых, вдали 
виднелась вершина горы Торибэ. Казавшаяся всегда такой зловещей, сегодня она не 
произвела на Гэндзи ровно никакого впечатления: он был в таком смятении, что 
окружавшие предметы нимало не занимали его. Но вот добрались они и до Восточных 
гор.

Вокруг царило уныние, невыразимой печалью веяло от жилища монахини, которая 
коротала дни в молитвах, уединяясь в молельне близ небольшой, крытой деревом 
хижины. Сквозь стены слабо пробивались отблески священного огня. В хижине 
одиноко плакала женщина, а снаружи несколько монахов беседовали и нарочито 
приглушенными голосами шептали молитвы Будде. Скоро в окрестных храмах 
закончились вечерние службы26, и наступила тишина. Только где-то далеко, у 
храма Киёмидзу27, мерцали огоньки и виднелись человеческие фигуры.

Досточтимый монах, сын монахини, столь торжественно произносил слова сутры, что 
Гэндзи показалось, будто все имеющиеся у него слезы хлынули разом. Войдя в 
хижину, он увидел, что светильники отодвинуты в сторону, а Укон лежит за ширмой.
 "Бедняжка, как ей тоскливо, должно быть!" - подумал Гэндзи. Взглянув на 
умершую, он не ощутил неприязни, напротив, она показалась ему прелестной, 
совсем такой же, как прежде.

Взяв ее руку, Гэндзи зарыдал:

- О, если б я мог хоть раз еще услышать твой голос! За какие прошлые 
преступления ниспослано нам это наказание? Зачем так недолго дано мне было 
любить тебя? Для чего оставила ты меня одного, ввергнув в бездну отчаяния? О 
горе!

Слезы нескончаемым потоком текли по его щекам. Почтенные монахи, не ведая, кто 
перед ними, только дивились и тоже роняли слезы.

- Вы поедете с