едавно, став монахиней, перебралась к 
Восточным горам. Она была кормилицей моего отца, но теперь состарилась и решила 
уехать из столицы. Места там многолюдные, но живет она обособленно.

И вот под покровом предрассветной мглы к дому подвели карету. Гэндзи совсем 
лишился сил, и Корэмицу, завернув тело умершей в полстину, сам отнес его в 
карету. Женщина была хрупка и прелестна, даже теперь ничто в ее облике не 
пробуждало неприятного чувства, хотя, казалось бы… Корэмицу недостаточно умело 
завернул ее, и наружу выбивались блестящие пряди волос. Увидел их Гэндзи, и 
свет померк у него в глазах, а сердце мучительно сжалось. "Будь что будет, но я 
должен быть рядом с ней до конца!" - в смятении думал он. Однако Корэмицу был 
иного мнения.

- Скорее берите коня, - заявил он, - и отправляйтесь в дом на Второй линии, 
пока дороги безлюдны.

Сам же он усадил в карету Укон и, подвернув шаровары, пешком - коня-то ведь он 
отдал Гэндзи - отправился следом. Право, вряд ли ему приходилось когда-нибудь 
участвовать в столь странном погребальном обряде, но, видя истерзанное горестью 
лицо господина, он забывал о себе. А тот в беспамятстве добрался до дома на 
Второй линии.

- Откуда господин наш изволил вернуться? Он кажется таким измученным... - 
вопрошали домочадцы, но Гэндзи прошел прямо в опочивальню и лег. Мысли его были 
в беспорядке, и невыносимая тоска сжимала сердце: "Зачем не поехал я вместе с 
ними? Что она подумает, если жизнь вдруг вернется к ней? О, как горько будет ей 
сознавать, что я покинул ее". Вздохи теснили его грудь, в глазах темнело. Скоро 
почувствовал он боль в голове и сильный жар во всем теле. "Все так мимолетно в 
этом мире, - подумал он, - видно, и мой конец недалек".

Солнце поднялось совсем высоко, но Гэндзи не вставал. Дамы, недоумевая, 
предлагали ему угощение, но он настолько пал духом, что отказывался даже от 
самой легкой пищи.

Между тем из Дворца пришел гонец. Государь, которому не удалось вчера разыскать 
Гэндзи, изволил беспокоиться. Приходили и сыновья Левого министра, но Гэндзи 
удостоил беседой лишь То-но тюдзё:

- Подойди сюда, но не садись, - сказал он ему. Разговаривали они через 
занавес23.

- Особа, бывшая прежде моей кормилицей, - говорит Гэндзи, - с Пятой луны 
нынешнего года занемогла тяжкою болезнью. Приняв постриг, она наложила на себя 
обет, и, быть может, поэтому стало ей лучше, но недавно болезнь возобновилась, 
и силы ее иссякают. "Навестите меня еще хоть раз", - передали мне ее слова, а 
как с младенческих лет находился я на ее попечении, жестоко было бы не 
откликнуться на ее просьбу теперь, когда жизнь ее подошла к своему крайнему 
пределу. Вот я и отправился к ней, но оказалось, что один из ее слуг, давно уже 
снедаемый каким-то недугом, в одночасье скончался, прежде чем его успели 
перевезти в другое место24. Позже я узнал, что из уважения ко мне они удалили 
его бренные останки из дома только к вечеру. Зная, что близится время 
торжественных богослужений, я подумал, что мое присутствие во Дворце будет 
весьма некстати. К тому же у меня с утра болит голова, возможно, я простудился. 
Надеюсь, мне простят мою неучтивость.

- Что ж, я так и передам, - отвечает ему То-но тюдзё. - Вчера вечером, когда во 
Дворце музицировали, Государь милостиво изволил разыскивать тебя повсюду и был 
весьма обеспокоен. - То-но тюдзё выходит, но тут же возвращается25. - Так что 
же это за скверна? Твой рассказ не показался мне достаточно убедительным, - 
замечает он, и Гэндзи, вздрогнув, отвечает:

- Тебе нет нужды рассказывать Государю все подробности, доложи просто, что я 
неожиданно столкнулся со скверной. Воистину, мое пренебрежение обязанностями 
своими заслуживает порицания.

За наружным спокойствием, которое Гэндзи напускал на себя, скрывалась 
мучительная, неизъяснимая тоска. Он чувствовал себя совсем больным и не хотел 
никого видеть. Лишь призвав Куродо-но бэн, попросил его почтительно доложить 
обо всем Государю. Затем отправил гонца в дом Левого министра: мол, не может 
прибыть, ибо такая вот неприятность произошла.

Когда стемнело, явился Корэмицу.

- Осквернен, уж не обессудьте, - говорил Гэндзи всем, кто приходил его 
навестить, и гости удалялись, не присаживаясь, поэтому в доме было безлюдно. 
Призвав Корэмицу, Гэндзи спрашивает его:

- Что? Неужели в самом деле конец? - И закрывается рукавом, чтобы скрыть слезы. 
Глядя на него, плачет и Корэмицу.

- Да, надеяться больше не на что. Мне неудобно было так долго оставаться там. 
Но я договорился обо всем с почтенным старым монахом, давним моим знакомцем, и, 
поскольку завтра день благоприятный... - сообщает он Гэндзи.

- А женщина, которая была с нею?

- Вряд