вернуться гонцу, в ее дом посланному, а Государь уже места 
себе не находил от беспокойства, бесконечные жалобы свои изливая на окружающих.

Между тем гонец, подойдя к дому, услышал громкие стенания.

- Не перевалило и за полночь, как ее не стало, - сообщили ему, и, удрученный, 
поспешил он обратно.

Какое же смятение овладело душой Государя, когда дошла до него эта горестная 
весть! Словно лишившись рассудка, затворился он в своих покоях. Сына же, 
несмотря ни на что, видеть хотел, но, поскольку никогда прежде в подобных 
случаях дитя во Дворце не оставляли, пришлось отослать его в дом матери. А тот, 
ничего не понимая, лишь дивился, глядя на горько плачущих приближенных, на 
слезы, нескончаемым потоком струившиеся по щекам Государя. Расставаться с 
любимым сыном всегда тяжело, а если только что скончалась его мать...

Однако всему есть предел - пришла пора приступать к установленным обрядам, и 
мать ушедшей возопила в бессильной тоске:

- О, когда б и я могла вознестись с этим дымом!..13

Вослед за дамами, провожавшими бренные останки, села она в карету и скоро 
достигла Отаги14, где уже началась пышная церемония. Достанет ли слов, чтобы 
выразить всю глубину материнского горя! Сначала речи ее были вполне разумны.

- Я понимаю, теперь бессмысленно думать о дочери как о живой, - говорила она, 
вглядываясь в лежащую перед ней пустую оболочку. - Может быть, увидев, как 
превратится ее тело в пепел, я смогу наконец поверить, что мое дорогое дитя 
покинуло этот мир...

Но постепенно такое отчаяние овладело несчастной, что она едва не выпала из 
кареты.

- Ах, мы так и знали! - И дамы принялись хлопотать вокруг нее. Прибыл гонец из 
Дворца с вестью о том, что умершей присвоен Третий ранг15, и, когда особо 
присланный чиновник начал оглашать указ, новая печаль овладела собравшимися.

Видимо, жалея ушедшую, которую при жизни никогда не называли нёго, Государь 
рассудил: "Пусть хоть на одну ступень, да поднимется" - и решил повысить ее в 
ранге. Увы, даже это многие встретили с возмущением. Люди же, наделенные 
достаточной душевной тонкостью, вспоминали, какой редкостной красотой обладала 
ушедшая, как добра она была и мягкосердечна. Да на нее просто невозможно было 
сердиться! Право, не будь столь предосудительно велика благосклонность Государя,
 никто бы и не подумал относиться к ней с пренебрежением или неприязнью. Даже 
дамы, прислуживающие в высочайших покоях, и те тосковали, вспоминая ее милый 
нрав и чувствительное сердце. Похоже, что именно в таких обстоятельствах и было 
когда-то сказано: "Но вот - тебя нет, и сердце..." (1).

Унылой, однообразной чередой тянулись дни. Когда совершались поминальные службы,
 Государь посылал в дом покойного Адзэти-но дайнагона гонцов с соболезнованиями.
 Время шло, но не рассеивался мрак, воцарившийся в его душе. Государь перестал 
оставлять на ночь в своих покоях придворных дам, лишь денно и нощно лил горькие 
слезы. У приближенных его тоже ни на миг не просыхали рукава. Так, обильны были 
росы в ту осень...

Только во дворце Кокидэн16, дворце Щедрых наград, и теперь не прощали умершую: 
"И чем она так привязала к себе Государя? Ведь вот уж нет ее, а он все не может 
обрести покоя".

Глядя на старшего принца, Государь с тоской вспоминал о нежной прелести 
младшего и то и дело посылал доверенных прислужниц и кормилиц, дабы справиться 
о нем.

Как-то вечером, когда налетел пронизывающий поля ветер и внезапно похолодало, 
воспоминания нахлынули с такой силой, что Государь решил послать в дом ушедшей 
миясудокоро даму по прозванию госпожа Югэи. Была прекрасная лунная ночь. После 
того как посланница удалилась, Государь долго еще лежал у выхода на галерею, 
созерцая луну и предаваясь печальным раздумьям. Прежде в такие часы они любили 
музицировать вдвоем. Как нежно пели струны под ее пальцами! Самые случайные 
слова, слетавшие с ее уст, пленяли неповторимым изяществом: ах, она была так 
прекрасна, так непохожа на других... Как живая стояла она перед его взором, и 
все же это была даже не "явь, промелькнувшая в ночи..." (2). Когда госпожа Югэи,
 приблизившись к дому ушедшей, въехала во двор, ее поразило царившее кругом 
запустение. Как ни одиноко, по-вдовьи жила мать ушедшей, прежде ради дочери она 
всегда следила за порядком в доме и ей удавалось создавать хотя бы видимость 
благополучия... Теперь же, погрузившись во мрак отчаяния (3), она не 
поднималась с ложа, а травы в саду тянулись все выше, выше и, колеблемые 
пронизывающим поля ветром, придавали окружению бесконечно унылый вид. Лишь 
лунный свет проника