литва моя будет услышана, я  исчезну, как
исчезает роса, а государь даже не узнает, что умерла я ради него...

     Если мне суждено
     раньше милого с жизнью проститься,
     я молю об одном -
     пусть во сне меня он увидит
     светлой каплей росы рассветной!..

     Дни проводила я,  погруженная  в  скорбные думы,  ночами  горевала,  не
смыкая глаз до рассвета, и вечером четырнадцатого дня снова  пошла в усадьбу
Сайондзи. На сей  раз господин меня  принял. Он  говорил о  былом, вспоминал
разные события прошлого, а потом сказал:

     - Похоже, что нет надежды на исцеление...

     Не описать словами горе, охватившее меня при  этих его словах! Я пришла
в усадьбу с тайным намерением попросить Акэбоно: нельзя  ли  мне  как-нибудь
еще  хоть  раз  встретиться  с государем  ?  -  но  не  знала,  как об  этом
заговорить.  Но Акэбоно, как видно,  понял,  что творилось  в  моей душе,  и
сказал, что  государь  вспоминал  обо  мне.  "Приходи  во  дворец!" - сказал
Акэбоно, и  я быстро покинула усадьбу, чтобы не привлекать внимания потоками
слез,  лившихся на рукав. На  обратном  пути, близ Утино,  мне повстречалось
много  людей,  ходивших  на   кладбище  проведать  своих  родных,  ныне  уже
бесплотных, и я подумала - придет время и я тоже отойду к числу мертвых...

     Те, кто ныне пришел
     поклониться росе на могилах,
     тоже обречены
     в свой черед уйти безвозвратно,
     ибо век наш, увы, недолог...

     На следующий день поздно вечером я пришла во Дворец Томикодзи, вошла во
двор  через  ворота  позади  Дворца,  на  пересечении Второй дороги  и улицы
Кегоку,  спросила  вельможу  Сайондзи и  с  его помощью,  словно  в каком-то
призрачном сне, увидела государя...

     А  наутро  - помнится,  это  было  в  шестнадцатый  день - я  услыхала:
"Скончался!"  Я  готовилась  к этому  в  глубине  души,  и  все-таки,  когда
услышала, что все кончено, безысходное  горе и  жалость  сдавили сердце... Я
опять пошла  во дворец. В  одном углу двора  ломали алтарь, воздвигнутый для
молебнов о здравии, по двору сновали  люди, но стояла тишина, не слышно было
ни  звука,  в главных  покоях  -  Небесном чертоге,  Сисиндэн,  ни  огонька.
Наследник,  как  видно,  еще засветло  уехал  во  дворец  на Вторую  дорогу,
удалившись  от  скверны, все опустело.  По мере того как  сгущались сумерки,
становилось  все  безлюдней.  Когда  вечер  перешел в ночь,  почтить  память
покойного  государя прибыли  оба  наместника  из  Рокухары.  Токинори  Ходзе
расположился со свитой на улице Томикодзи, приказав выставить горящие факелы
у карнизов крыш вдоль всей улицы, а Садааки Ходзе сидел на походном складном
сиденье у проезда  Кегоку,  перед ним горел  костер, а  позади  двумя рядами
стояли его вассалы; это выглядело, надо признать, очень торжественно.

     Наступила уже глубокая ночь, но мне некуда было идти,  я осталась  одна
на  опустевшем дворе,  вспоминала  минувшее,  когда я  видела государя,  мне
казалось  -  это было вот сейчас,  минуту назад. Никакими словами не описать
мое горе!

     Я взглянула на луну, она сияла так ярко...

     О скорбная ночь!
     Так невыносимо сиянье
     луны в небесах,
     что для сердца черные тучи
     будут нынче горькой отрадой...

     В  древности,  когда Шакьямуни  переселился  в  нирвану, луна и  солнце
померкли,  опечалились неразумные твари  - птицы  и звери.  Вот и моя скорбь
была так велика, что  даже ясная луна, которую  я всегда воспевала в стихах,
теперь будила в душе лишь горечь...

     Когда рассвело,  я  вернулась домой, но успокоиться не  могла; услыхав,
что распорядителем похорон назначен  Сукэфую Хино, зять тюнагона Накаканэ, я
пошла к его жене, с которой была  знакома,  попросить, чтобы  мне  позволили
хотя бы  издали еще раз  взглянуть на государя  в гробу, но получила  отказ.
Делать нечего, я  ушла, но по-прежнему думала во что  бы то ни стало еще раз
его  увидеть.  Переодевшись в светское платье, я целый  день простояла возле
дворца,  но  так  ничего  и  не  добилась.  Наступил уже  вечер,  когда  мне
показалось,  что гроб внесли в зал; я тихо  приблизилась,  взглянула  сквозь
щелку  между  бамбуковыми  шторами,  но  увидела только  яркий  свет  огней,
очевидно,  там,  в  окружении  этих огней,  стоял  гроб.  В  глазах  у  меня
потемнело,  сердце  забилось. Вскоре  раздался  голос: "Выносите!" Подъехала
карета, гроб вынесли. Прежний император Фусими проводил гроб отца до  ворот,
я  видела, как в горе  он утирал слезы рукавом своего кафтана.  Я  тотчас же
выбежала на проезд Кегоку  и  пошла  следом за погребальной  каретой,  пошла
босая, потому что, когда стали выносить гроб, растерялась, обувь моя куда-т