лос этот ничуть не переменился за долгие годы. Сердце в  груди забилось, я
была не  в силах двинуться с места,  но государь опять  сказал: "Иди же сюда
скорее!" Медлить было бы неприлично, и я вошла.

     - Право, я заслужил похвалу! Сразу узнал тебя! Теперь ты видишь,  как я
люблю тебя... Сколько бы лет ни прошло, мое сердце не  забыло тебя! - сказал
государь.

     Он говорил еще о  многом - о делах давно минувших, о событиях недавних,
о том,  что союз между мужчиной и женщиной, увы, неподвластен только велению
сердца... Меж тем короткая ночь подошла к концу. Вскоре стало совсем светло.

     -  Сейчас я  затворился здесь по обету, нужно  строго исполнять здешний
устав,  но мы обязательно снова встретимся как-нибудь на досуге... -  сказал
он,  вставая,  снял  с себя  три косодэ и подал  мне, говоря: - Это тебе  на
память мой тайный дар! Носи не снимая!

     Эта  любовь, эта забота заставили  меня  забыть обо всем -  о прошлом и
будущем, о  мраке  грядущего мира,  все-все забыла я в ту  минуту!  Никакими
словами  не выразить скорбь, сдавившую  сердце.  А  ночь меж тем безжалостно
близилась к рассвету, государь  сказал:  "До свидания!"  - прошел в  глубину
покоев и  затворил за  собой раздвижные перегородки.  Как  напоминание о нем
остался  лишь  аромат дорогих курений,  ,этот знакомый запах пропитал  и мою
одежду,  как бы  свидетельствуя, что  я и впрямь была  рядом  с  ним, совсем
близко.   Казалось,  моя  черная   ряса  насквозь  пропахла  благоуханием...
Монашеская одежда чересчур бросалась в глаза, я заторопилась, кое-как надела
под низ подаренные государем косодэ и покинула павильон.

     "Наряд златотканый
     мы вместе на ложе любви
     стелили когда-то -
     а теперь от слез бесплодных
     черной рясы рукав намокает..." -

     в слезах шептала  я, унося в сердце дорогой образ. Мне казалось, я сплю
и вижу сон, сон во сне... Ах, как хотелось мне остаться здесь, в храме, хотя
бы еще на день,  снова встретиться с государем хоть  один-единственный  раз!
Но, с другой стороны, ведь я уже не та,  что  была, теперь  я - изможденная,
худая монахиня в убогой черной одежде; он позвал меня, повинуясь  внезапному
порыву,  и поэтому вынужден был  ко  мне выйти, а теперь,  конечно,  жалеет:
"Позвал, не  подумавши,  и напрасно!.." Я  должна понять это и не оставаться
назойливо торчать  здесь, как  будто снова жду приглашения...  Только глупая
женщина способна так поступить. Разумом смирив сердце, я решила возвратиться
в столицу. Нетрудно понять, что творилось при этом в моей душе!

     Мне захотелось  еще раз  увидеть государя, посмотреть,  как он  идет на
молитву,  хотя бы издали  бросить  взгляд.  Из опасения, как бы  черная ряса
снова не остановила его  внимание, я  надела сверху одно из полученных в дар
косодэ и  замешалась в толпе среди  других  женщин. Государь по сравнению  с
прошлым очень переменился, я с волнением смотрела на его изменившийся облик.
Тюнагон Сукэтака вел его за руку, когда он всходил по ступеням в храм.

     "Мне становится тепло на душе, как  подумаю, что теперь мы оба, и ты, и
я, носим одинаковую монашескую одежду..."  - еще звучали в моих  ушах слова,
сказанные при  вчерашнем  свидании. О разном  говорил  он, вспомнил  даже то
время, когда я была малым ребенком, на моем мокром от слез рукаве, казалось,
запечатлен его образ. Я покинула гору Мужей, храм Хатимана, шла по дороге на
север, в столицу, а душу мою, казалось, оставила там, на горе.

     * * *

     Мне не  хотелось долго  задерживаться  в столице; решив на  сей раз  уж
непременно выполнить давнишний свой  обет - закончить переписку сутры Кэгон,
начатую  в  прошлом году,  я отправилась  в храм Ацута. Я  проводила ночь  в
бдении, когда около полуночи над храмом вспыхнуло пламя.  Легко  представить
себе  шум и переполох, поднявшийся среди служителей  храма. Огонь  так  и не
удалось погасить - уж не потому ли смертные были не в силах его одолеть, что
сам бог наслал  это пламя?  В  один миг  обратившись  в бесплотный дым, храм
вознесся ввысь, к небесам. Когда  рассвело, сбежались умельцы-плотники, дабы
зано