ысоко в небе казались каплями росы, унизавшей лепестки кустарника хаги
вокруг  дома,  где в  печальном одиночестве  коротала  я теперь дни и  ночи.
Наступил конец года, но могла ли я радоваться предстоящему празднику, весело
провожать старый и встречать Новый год?  Я давно уже  собиралась затвориться
на тысячу дней в храме Гион, но  до сих пор так и не удалось осуществить это
желание, вечно возникали какие-нибудь помехи. Теперь же я наконец решилась и
во второй день одиннадцатой луны, в первый день Зайца, прежде  всего поехала
в  храм бога  Хатимана, где как раз в  эти  дни исполнялись священные пляски
кагура21. Мне  вспомнились  стихи: "...но  служа богам неизменно,
отдаюсь раденью душою!"22

     На всесильных богов
     уповать я в скорби привыкла,
     но бесплодны мольбы -
     и осталось лишь сокрушаться
     о своем плачевном уделе...

     Я провела в храме Хатимана ровно  семь дней и затем сразу уехала в храм
Гион.

     * * *

     Теперь мне было не жаль расстаться с жизнью в миру.

     "Покидаю суетный мир, укажи мне путь к просветлению!" - молилась я.

     В этом году  исполнилась  третья  годовщина со  дня  смерти настоятеля.
Снова обратившись к мудрому старцу на Восточной горе  Хигасияма, я  заказала
семидневное  чтение  Лотосовой  сутры.  Днем  я  слушала  чтение,  а  вечера
проводила в храме Гион.

     Последний,  седьмой день чтений совпал  с  днем  смерти  настоятеля.  В
слезах внимала я колокольному звону, вторившему богослужению.

     Бою колоколов
     всякий раз я. рыданьями вторю
     и не знаю, зачем
     до сих пор еще обретаюсь
     в этом суетном, бренном мире...

     * * *

     Маленький сын мой  подрастал, я скрывала его от всех, опасаясь  людской
молвы,  но часто  навещала,  и ребенок был мне отрадой. В  этом году  он уже
ходил, бегал, разговаривал, не ведая ни скорбей, ни печалей.

     Мой дед  Хебуке  скончался  минувшей  осенью, когда на мою долю  выпало
столько тяжелых переживаний. Конечно,  его смерть должна была  причинить мне
глубокое горе,  но, поглощенная свалившимся на  меня несчастьем, я, кажется,
не полностью осознала в  те дни тяжесть этой  утраты. Зато теперь, в  долгие
весенние дни, проведенные в  молитве, память  о покойном  вновь воскресла  в
моей  душе. Дед был последним близким  мне человеком по материнской линии, и
скорбь о  нем с  новой силой сжимала сердце  - наверное, оттого, что теперь,
обретя  наконец некоторое  спокойствие, я вновь могла воспринимать события в
их истинной сути.

     В ограде храма Гион пышно расцвела сакура. В минувшие годы Бунъэй здесь
было  знамение  -  рассказывали,  что сам  великий  бог Сусаноо23
сложил здесь песню:

     "Вишни, что расцветут
     в изобилье за прочной оградой
     подле храма Гион,
     принести должны процветанье
     всем, кто их посадил в этом месте".

     С тех пор  вокруг  храма посадили  множество деревьев сакуры - поистине
можно подумать, что так повелел сам великий бог Сусаноо! Мне тоже захотелось
посадить сакуру, не важно - деревце или всего лишь ветку, лишь бы принялась;
это было  бы знаком,  что  я тоже могу сподобиться благодати... Я  попросила
ветку  сакуры у епископа Кое, настоятеля  храма будды Амиды24  на
святой горе Хиэй (он был сыном  епископа Сингэна, в прошлом - дайнагона, и я
давно состояла с  ним в  переписке), и во вторую  луну, в  первый день Коня,
отдала  эту ветку управителю  храма  Гион.  Вместе  с веткой поднесла  храму
одеяние,  алое  на  темно-красном исподе,  и заказала  чтение  молитвословий
"норито"25.  Ветку  привили  к дереву перед восточным  павильоном
храма,  где   помещалось  книгохранилище.   Я  привязала  к   ней  маленькую
бледно-голубую дощечку со стихами:

     "Нет корней у тебя,
     но расти, покрывайся цветами,
     одинокая ветвь!
     Пусть же внемлют боги обетам,
     в глубине души принесенным..."

     Ветка  привилась, и  я воспрянула духом,  увидев, что не бесплоден  мой
душевный  порыв. В  этом году я  впервые участвовала  в  молитвенных чте