нирвану. С давних пор
повелось  отмечать  этот  грустный  день,  но в  этом году,  в моем горе, он
показался мне особенно скорбным.  В  этот  день  в покоях праведника  всегда
читали и  толковали  Лотосовую  сутру,  чтение  начиналось в день  весеннего
равноденствия и продолжалось четырнадцать дней. Я была рада, что оказалась в
храме как  раз  во время этой торжественной  службы. Монахи ежедневно читали
поминальные молитвы по  настоятелю. Я не смела во всеуслышание  объявить, от
чьего имени возносят эти молитвы, указала только -  "от человека, связанного
нерушимым союзом", а в последний день службы написала:

     "Не скоро настанет
     иного рожденья заря
     и выглянет месяц -
     сквозят тоской несказанной
     закатного солнца блики..."

     * * *

     За  все  время,  что  я жила  затворницей  в храме  на  Восточной  горе
Хигасияма, государь ни разу не  написал мне. "Так и есть, он  забыл меня!" -
со  страхом  думала я. Наконец я решила, что завтра вернусь  в столицу.  Все
вокруг казалось  унылым и безотрадным... Один  за другим  совершались четыре
молебна  - шла служба нирваны: праведный старец бодрствовал всю  ночь, читая
молитвы.  Я тоже  проводила  ночь в молитвенном  зале. Подстелив  под голову
рукав,  я  ненадолго  вздремнула,  и  во  сне,  как  живой,  мне  привиделся
настоятель.  "Долгий  путь во мраке  - такова  наша жизнь в  скорбной земной
юдоли!" - сказал он и обнял меня... Той же ночью я захворала, да так тяжело,
что несколько раз теряла сознание. Праведный  старец  уговаривал остаться  в
храме еще  хотя бы на один день,  подождать, пока мне станет  полегче, но за
мной уже  прислали карету, отправлять ее назад  было неудобно и сложно,  и я
пустилась  в  обратный  путь,  в  столицу.  У  Западного моста  через  речку
Имадэгаву, неподалеку от  храма Киемидзу, мне  почудилось,  будто  тот,  чей
образ приснился  мне накануне, наяву вошел  ко мне в  карету, и  я  потеряла
сознание.  Служанка привела меня в чувство. Мы приехали в дом кормилицы, и с
этого дня я  захворала, Да так, что  не могла проглотить  даже глотка  воды.
Так, между  жизнью и смертью,  я оставалась до конца  третьей луны, а  когда
наконец пришла в себя, обнаружилось, что я снова в  тягости. С  той памятной
ночи, когда мы в последний раз встретились с настоятелем, я блюла
чистоту, можно сказать - ни  с кем даже взглядом  не обменялась, стало быть,
не оставалось сомнений, кто отец моего ребенка.  Союз с настоятелем причинил
мне одно лишь горе, и все же мысль о том,  что наша  связь тайным образом не
прервалась, согревала мне душу, уже теперь  я с любовью  думала  о ребенке и
вопреки всем доводам разума с нетерпением ждала его появления.

     * * *

     Некоторое время спустя - помнится, был двадцатый день четвертой  луны -
государь послал за мной людей и карету, мол, я ему  зачем-то нужна, но я еще
не совсем  оправилась  после  болезни,  нужно  было  беречь  здоровье,  и  я
ответила, что не могу приехать, ибо хворала долго и тяжело. Он написал:

     "Для чего до сих пор
     лелеешь ты воспоминанья
     о минувшей любви?
     Ведь ушел предрассветный месяц
     навсегда из бренного мира...

     Представляю себе, как ты непрерывно льешь  слезы. Очевидно, твой старый
возлюбленный больше тебе не нужен..."

     Прочитав  это письмо, я  поняла, что  государь  сердится - зачем я  так
сильно горюю о настоятеле. Оказалось, однако, совсем другое.

     ...Когда  государь  Камэяма еще не передавал трон наследнику,  при  его
дворе  служил  сын  моей кормилицы,  Накаери,  курандо19  шестого
ранга.  После  отречения  государя  этому  Накаери, как  водится,  присвоили
следующий, пятый ранг. И вот  кто-то  распустил слух, б