ер.

     Эти странные, бредовые мысли очень меня напугали.

     - Будем молиться только о том, чтобы вместе  возродиться в раю в едином
венчике лотоса! - сказала я, но настоятель не согласился.

     - Нет, нет, мне слишком  дорога наша  любовь, и я твердо решил: хочу во
что бы то ни стало снова родиться в облике человека на сей  грешной земле! А
если по  закону этого  мира наступит смерть и в дым обращусь я, то и тогда с
тобой  не расстанусь!16  -  серьезна  и  грустно  ответил  он.  Я
ненадолго  задремала,  но  внезапно  открыла глаза и увидела,  что  он  весь
обливается потом.

     - Что с вами? - спросила я, и он ответил:

     - Мне приснилось, будто мы, как  две уточки-не-разлучницы17,
соединились в союзе... А вспотел я  оттого, что так  сильно люблю тебя,  что
душа моя покинула тело и приникла к твоему рукаву...

     Он  встал и  вышел; луна  уже скрылась за  гребнем  гор, в небе  белели
полоски  облаков,  и  горы  на  востоке  чуть посветлели. Колокольный  звон,
возвестивший  рассвет,  заглушил  рыдания  разлуки.  В  это  утро  нам  было
почему-то особенно тяжело расставаться. Он еще не успел уйти  далеко, а  его
мальчик-служка уже принес мне письмо:

     "Я оставил тебе
     любовью объятую душу -
     почему же опять
     не могу в покое забыться,
     грудь стесняют скорбные думы?"

     Я прочла эти стихи, и сердце защемило от жалости и горя.

     Право, если сравнить,
     кто больше в тоске о любимом
     пролил горестных слез,
     чей рукав тяжелее от влаги, -
     я тебе уступить не посмею!

     * * *

     Потом я узнала, что в тот же день настоятель посетил дворец государя, а
вскоре  -  помнится,  в восемнадцатый  день той  же луны -  услыхала, что он
заразился поветрием, ходившим тогда  по миру. Мне  рассказали,  что  к  нему
призвали врачей, что его лечат, но ему все хуже и хуже, и я не находила себе
места от тревоги. А дня через два - кажется, двадцать первого - мне принесли
от него письмо. "Не думал я, что вижусь с тобой в последний  раз...  - писал
он.  -  Меня  страшит  не  болезнь, от  коей  я,  как  видно,  умру,  а  мои
прегрешения, ибо мне жаль покидать сей  мир, а  это. - великий грех!" Письмо
кончалось стихотворением:

     "Вспоминая тебя,
     ухожу из жизни с надеждой,
     что хоть дым от костра,
     на котором сгорю бесследно,
     к твоему потянется дому..."

     Невозможно  было спокойно читать это послание!  Горе  объяло  душу  при
мысли, что наша недавняя встреча, быть может, была последней...

     Писать  ему  сейчас,  когда  вокруг  больного  толпятся  люди, было  бы
неосторожно, мое  письмо могло бы  не  утешить,  а,  напротив,  лишь смутить
настоятеля;    чувства,   переполнявшие    мою   душу,    так   и   остались
невысказанными... Мне  не верилось, что близится  час вечной разлуки, однако
на двадцать пятый день одиннадцатой луны я узнала, что настоятель скончался.
Словами не описать,  что испытала я при этом известии!  Знаю, грешно  любить
так сильно, как я любила...

     Мне  вспоминались его  слова, его  грустные стихи: "...пусть несбыточны
мои грезы - только  в них нахожу отраду...", перед глазами стоял его  облик,
когда он произнес:  "...но печально струит  с  предрассветных  небес  сиянье
светлый месяц ночи  осенней..." "Лучше бы мы  навсегда расстались  после той
безрадостной встречи и холодной разлуки,  мне не пришлось бы теперь изведать
такие  страдания..." - думала я.  Накрапывал мелкий  дождь, клубились  тучи,
само небо, казалось мне, скорбит и плачет. В ларце для писем  еще лежало его
письмо, последний след его кисти, "...и в дым обращусь я, то и тогда с тобой
не расстанусь!..." Рукава, служившие ему изголовьем, еще хранили его аромат,
пробуждая бесчисленные воспоминанья. Я  давно  мечтала  принять постриг,  но
сейчас опять не смела этого сделать; люди связали бы мой поступок с кончиной
настоятеля,  я  страшилась набросить тень на имя покойного и с болью думала,
что даже уйти в монастырь и то не смею.

     Утром мне сказали, что пришел его мальчик-служка. Я сама поспешно вышла
к нему, мне казалось, будто все это  происходит во сне... Мальчик был одет в
коричневатый  кафтан на синем исподе,  по ткани вышиты птицы фазаны.  Смятые
рукава без  слов говорили, что он проплакал всю ночь.  Заливаясь слезами, он
поведал мне  о последних днях настоятеля - поистине ни словами, ни кистью не
передать сей скорбный рассказ!

     - Помните, в  ту  ночь, когда настоятель сложил  стихи: "...но печально
струит  с предрассветных небес  сиянье светлый месяц ночи осенней..."  -  он
обменялся с вами косодэ. Ваше косодэ он бережно хранил