| |
никого из женщин с собой не
взял. Ничего, что вы дали обет пробыть здесь известный срок, потом сможете
отбыть его сызнова... А сейчас пожалуйте со мной во дворец Оидоно, государь
нуждается в вашей службе!.. - передал он мне приказ государя.
Шел уже пятый день моего затворничества, до выполнения обета оставалось
всего два дня, обидно было прерывать молитвы до срока, но карета была уже
здесь, к тому же Канэюки сказал, что государь не взял с собой никого из
женщин, надеясь, что я сейчас живу в Саге... Стало быть, рассуждать было
нечего, я тотчас же поехала во дворец. В самом деле, случилось так, что
многие дамы разъехались по домам, и во дворце не осталось ни одной опытной,
привычной к службе придворной дамы. Государь же, зная, что я живу у мачехи в
Саге, не взял с собой никого из придворных дам. Вместе с ним в одной карете
приехал и государь Камэяма, а позади государей сидел дайнагон Санэканэ
Сайондзи. Я приехала как раз, когда из покоев госпожи Омияин обоим государям
прислали ужин.
* * *
У госпожи Омияин случился всего-навсего легкий приступ бери-бери, недуг
неопасный, и оба государя, обрадованные, заявили, что это надо
отпраздновать. Первым устроить пир вызвался наш государь, распорядителем он
назначил дайнагона Сайондзи. Перед обоими государями поставили расписные
лаковые подносы с десятью отделениями, в которых лежал вареный рис и разные
яства. Такие же подносы подали всем гостям. Госпожа Омияин получила подарки
- алую и лиловую ткань, свернутую наподобие лютни, и пеструю ткань,
сложенную в виде цитры. Государю Камэяме поднесли многопластинчатый гонг на
деревянной раме, только вместо металлических пластин к раме подвесили
свернутые четырехугольником лиловые ткани от темного до бледно-сиреневого
оттенка, а жезл для удара был сделан из ароматического дерева,
инкрустированного кусочками горного хрусталя. Женщинам - дамам госпожи
Омияин - поднесли дорогую бумагу "митиноку", ткани и прочие изделия, придав
им самую неожиданную форму, мужчинам - нарядную кожаную конскую сбрую,
тисненую замшу. Подарков была целая груда! Веселились до позднего вечера. Я,
как всегда, разливала сакэ. Государь играл на лютне, государь Камэяма - на
цитре, царедворец Киммори - на малой японской цитре, принцесса, воспитанница
госпожи Омияин, тоже играла на цитре, Кинхира, сын дайнагона Сайондзи, - на
флажолете, Канэюки - на флейте. Спустилась ночь, на горе Арасияма уныло
зашумел ветер в соснах, издалека, из храма Чистой Истины, Дзеконгоин,
долетел колокольный звон, и государь запел:
Там над башнями столицы
красный отсвет черепицы,
Слышится печальный звон
из обители Каннон...
Это было удивительно к месту и так прекрасно!
- А где же моя чарка сакэ? - спросила госпожа Омияин, и государь
ответил, что она стоит перед государем Камэямой. Тогда госпожа Омияин
сказала, что теперь наступил черед послушать его пение, но государь Камэяма,
смущенный, всячески отнекивался. Тогда наш государь сам взял чарку и
бутылочку с сакэ, прошел к матери за шелковый занавес, поднес ей полную
чарку сакэ и снова запел:
Дни блаженства, дни отрады,
праздничные дни -
Нам утехи, как награды,
принесли они.
Пусть, в гармонии певучей
долы облетев,
Дарит радостью созвучий
праздничный напев!
Тут уж и государь Камэяма подхватил песню, присоединив свой голос к
голосу старшего брата.
- Простите старухе докучные речи, - сказала госпожа Омияин,- но повторю
снова... Я родилась в грешном мире в гиблое время, когда захирела святая
вера10, но все же сподобилась, недостойная, высокого звания
государыни, оба моих сына по очереди взошли на императорский трон, меня
дважды именовали Матерью страны...11 Мне уже больше шестидесяти
лет, и я без сожалений расстанусь с миром. Единственное мое желание -
возродиться к новой жизни в высшей из девяти райских сфер! Мне кажется, что
сегодняшняя музыка не уступает той, что звучит в раю, и даже пение самой
птицы
|
|
