благоволит  ей
по-прежнему...  Вот и на сей  раз, как  слышно, госпожа Нидзе ехала  в одной
карете с государем, в тройном нарядном платье, так  что  люди говорили:  "Ни
дать ни взять, выезд государыни, да и только!" Такая  дерзость - оскорбление
для моего достоинства, прошу отпустить меня - я уйду  от  мира,  затворюсь в
Фусими или где-нибудь в другом месте!"

     Государь ответил:

     "Все,  что вы велели передать мне, я выслушал. Сейчас  не  стоит  снова
заводить речь о Нидзе. Ее мать,  покойная Дайнагонноскэ в свое время служила
мне днем и ночью, и я  любил ее больше всех моих приближенных. Мне хотелось,
чтобы  она вечно оставалась со мною, но, увы, она покинула этот мир. Умирая,
она обратилась ко  мне, сказав: "Позвольте моей дочери служить вам, считайте
ее  живой  памятью обо мне!" -  и я обещал ей исполнить ее желание. Но и это
еще  не все -  о  том  же  просил  меня перед  смертью  отец Нидзе, покойный
дайнагон Масатада.  Недаром сказано:  "Государь  лишь  тогда государь, когда
поступает  в  соответствии со  стремлениями подданных; подданный лишь  тогда
становится подданным,  когда живет благодеяниями своего государя!"  Я охотно
ответил согласием  на просьбу, с  которой  в смертный  час обратился  ко мне
дайнагон Масатада,  а он,  в  свою  очередь, сказал:  "Больше  мне  не о чем
мечтать  на этом  свете!" - и  с  этими словами  скончался.  Слово,  однажды
данное, нельзя  возвратить  назад! Масатада с  женой, несомненно, следят  за
нашими  поступками даже с  того света из поросшей травой могилы.  И пока  за
Нидзе  нет  никакой  вины, как же  я  могу  прогнать ее, обречь на скитания,
лишить приюта?

     Что же  до  тройного облачения, которое  надела  Нидзе, так  нынче  она
отнюдь не  впервые  так  нарядилась.  Когда четырех лет от  роду ее  впервые
привезли во  дворец,  ее отец  Масатада  сказал: "У меня  покамест ранг  еще
низкий,  поэтому представляю вам  Нидзе как приемную  дочь Митимицу Кога, ее
деда,  Главного министра!" -  и я разрешил ей пользоваться  карето  с  пятью
шнурами и носить многослойные наряды, сшитые  из двойных тканей. Кроме того,
ее мать,  покойная  Дайнагонноскэ, была приемной  дочерью Главного  министра
Китаямы, следовательно, Нидзе доводится приемной дочерью также  и его вдове,
госпоже Китаяме, она сама надела на Нидзе  хакама, когда  пришло  время  для
свершения этого обряда, и сказала при этом:  "Отныне ты можешь всегда, когда
пожелаешь, носить белые хакама, прозрачные, легкие одеяния и другие наряды!"
Ей было  разрешено  входить и выходить из  кареты,  которую  подают прямо  к
подъезду.  Все  это - дело  давно известное, старое, с тех  пор прошло много
лет, и мне непонятно, отчего  вы внезапно снова об этом  заговорили. Неужели
из-за того, что среди ничтожных стражников-самураев пошли толки о том, будто
Нидзе держит  себя как государыня? Если это так, я досконально расследую эти
слухи  и, буде окажется, что  Нидзе  виновна, поступлю с ней,  как  она того
заслужила. Но даже в этом  случае было бы недопустимо прогнать ее из дворца,
обречь на скитания, лишить приюта,  я просто понижу ее  в  ранге, чтобы  она
продолжала служить, но как рядовая придворная дама.

     Что же до вашего желания  принять постриг,  то  сие  благое  стремление
должно созреть постепенно,  как внутренняя  потребность души, и со временем,
возможно,  так оно  и произойдет,  однако  от  внешних  обстоятельств  такое
решение зависеть никак не может".

     Такой ответ  послал  государь  своей  супруге.  С  тех  пор  государыня
преисполнилась ко мне такой злобы, что мне даже дышать  стало трудно. Только
любовь государя служила мне единственным утешением.

     * * *

     Ну, а  что касается  Сайкю, то жалость  брала меня при одной мысли, что
творится  у принцессы на  сердце  после  той похожей на  сновидение ночи  во
дворце Сага - ведь государь с тех пор, казалось, вовсе о ней забыл.

     Жалея Сайкю, я сказала - и не так уж неискренне :



     - Неужели вы так и встретите Новый год, ни разу не навестив ее?

     - Да, ты права... - отвечал государь и написал принцессе :

     "Улучите время и приезжайте!"

     С этим  письмом  я  отправилась  к  Сайкю.  Меня  приняла  ее  приемная
мать-монахиня и, горько плача, принялась упрекать:

     - А я-то думала, Сайкю  ничто не может связывать с государем, кроме дел
божьих...  Из-за  заблуждений  одной-единственной  ночи,  о  коих  раньше  и
помыслить-то было бы невозможно, она, бедная, так страдает... -сетовала она,
проливая обильные слезы, так что я совсем было растерялась.

     - Я приехала передать  пожелание  государя -