о тех же, кто и в  счет идти не может, трудно и узнать что-либо. А
сколько таких домов, что погибли при частых пожарах! Выходит, что только мой
временный приют... лишь в нем привольно и не знаешь беспокойства!
     Пускай тесны  его размеры, есть в нем ложе, чтоб ночь проспать; циновка
есть,  чтобы  днем  сидеть.  Чтоб приютить лишь одного, его вполне  хватает.
Рак-отшельник любит раковинку небольшую;  это потому,  что он хорошо  знает,
кто он  таков.  Морской  сокол живет  на голых  скалах; это потому,  что  он
сторонится  от  людей.  Вот так  и  я:  мои  желанья  --  только покой;  мое
наслажденье -- отсутствие печали.
     Вообще говоря, люди, когда  строят жилища,  обычно делают  это вовсе не
для себя: один строит для жены, детей и прочих домочадцев; другой строит для
своих  родных, друзей; третий строит господину, учителю, и  строят  даже для
сокровищ, для лошадей, волов...  Я же  устроил теперь все это  для себя; для
других не строил. И это потому, что -- так уже устроен свет --  в моем  этом
положении  нет  людей,  которые  за мною  шли  бы;  нет  и  слуг,  к которым
приходилось бы обращаться. Пусть и устроил бы  я  все  просторнее,  --  кому
приют давать мне, кого мне здесь селить?
     Вот люди, что зовутся  нашими  друзьями:  они чтут богатство, на первом
месте ставят приятность в обращенье; они не любят  тех, в ком есть подлинное
чувство, прямота. --  Нет ничего лучше, как своими  друзьями делать  музыку,
луну, цветы!
     Вот люди,  что зовутся нашими слугами:  они смотрят только,  велика  ль
награда иль наказание для них; превыше  всего прочего ставят обилие милостей
со стороны господ. Любишь их,  ласкаешь, и  все же --  покоя от забот ты  не
дождешься  этим. -- Нет ничего лучше, как своим слугою делать  самого  себя!
Когда случится  дело,  что нужно совершить, обращаешься к самому себе. Пусть
будет это и не так легко, все же это легче, чем служить  другим, смотреть за
тем, как и что другие! Когда есть, куда идти, идешь сам лично. Хоть не легко
бывает, все же лучше, чем заботить сердце  мыслью о коне,  седле иль волах и
колеснице!
     Теперь  себя я разделил на части, и две службы они мне служат:  руки --
слуги, ноги -- колесница, и угождают они моей душе.
     Душа же знает  страданье тела  и, когда  оно страдает, ему покой  дает;
когда же оно здорово, ему велит  служить. Хоть и велит, но меру не превысит!
Хоть дело на лад и не идет, душу не волнуешь!
     А  это  хождение -- всегда пешком, всегда  в движенье... -- Как это все
питает  жизнь!  Зачем  же  зря  в  безделье  пребывать?  Утруждать   других,
заставлять страдать их, -- ведь это грех. Зачем же обращаться к чужим силам?
     Точно так же и с одеждой и  с пищей: платье -- из  глициний, плащ -- из
пеньки: добуду  их  -- и покрываю свое  тело, цветы же осоки с равнин, плоды
деревьев с гор, -- их хватает, чтоб поддержать жизнь. И -- этого довольно.
     С  людьми  я не  встречаюсь,  почему  мне и не приходится  стыдиться  и
досадовать на свой внешний вид. Пища -- скудна, но хоть и груба  она, -- мне
она сладка на вкус. Вообще все это говорю я вовсе не для тех, кто счастлив и
богат, а говорю  лишь  о себе  одном: сличаю,  что было со мной прежде и что
есть теперь.
     С  тех пор, как я бежал от мира, как отринул  все, что с телом связано,
нет у меня ни зависти, ни беспокойства.
     Жизнь  свою  вручив  Провидению,  я  не  гонюсь  за  ней  и  от  нее не
отвращаюсь.
     Существо мое -- что облачко, плывущее  по небу: нет у него опоры, нет и
недовольства. Вся радость существования достигает у меня предела у изголовья
беззаботной дремы, а все желания жизни пребывают лишь в красотах сменяющихся
времен года.
     Все  три мира -- всего лишь одна душа! Душа -- в тревоге, и кони, волы,
все  драгоценности уже  ни  к  чему;  палаты и хоромы  уже больше нежеланны!
Теперь же у меня уединенное существование, маленький шалаш; и я люблю их.
     Когда случится мне заходить  в столицу, мне стыдно,  что я нищий монах;
но  когда по возвращении  я  сижу здесь у себя,  я сожалею о  тех,  кто  так
привержен к  мирскому греху.  Если кто-нибудь  усомнится в  том,  что  здесь
сказал я, пусть он посмотрит на участь рыб  и птиц. Рыбе  в воде не надоест.
Не будешь рыбой, ее сердце --  не понять! Птица стремится к лесу. Не  будешь
птицей, ее сердце -- не понять! Совсем то же и с настроениями отшельника. Не
прожив так, кто их поймет?

Раздел третий

I
     Но вот лунный диск земной жизни клонится к закату и близок уже к гребню
"предконечных гор". И когда я предстану вдруг пред  скорбью "трех  путей", о
чем придется мне жалеть?

II
     Будда учил людей:  "Соприкоснешься с  вещью,  не  прикрепляйся близко к
ней!" Значит, и то, что я  теперь люблю  вот  эту хижину  из трав,  уже есть
грех.  Значит,  то, что я привержен так  к  уединенью,  --  уже преграда  на
пути... А что же,  когда я говорю о бесполезных радостях и провожу так зря и
попусту все время?

III
     В  предрассветную тишь сижу  я в  думах об этом  законе и,  обращаясь к
своей  душе,  задаю  ей  вопрос:  "Убежал  ты  от  мира,  с  горами,