в отчаяние люди?" --
а они уже упали и умерли. Тем,  что умирали голодной  смертью под забором, с
краю дорог,  -- им и  счета не  знали. Так  как их  никто  не  подбирал и не
выбрасывал,  зловоние заполняло собой все кругом, а вид  этих  разлагающихся
тел представлял собой такое зрелище, в  котором  взор  человеческий многое и
вынести не был  в силах. Что же  касается  долины  самой реки, то там уже не
стало и дороги, чтобы разойтись коням и экипажам.
     Пропадали  силы  и у дровосеков в горах,  и  дошло до  того, что даже в
топливе появился недостаток. В связи с этим те,  кто не  имели нигде никакой
поддержки,  сами начинали  ломать свои дома и, выходя на рынок, продавать их
на  дрова. Но и тут стоимости того, что каждый выносил,  не хватало даже для
того, чтобы поддержать его существование хотя  бы на один день. Было ужасно,
что среди этих  дров попадались куски дерева, где  еще виднелись кой-где или
киноварь, или  листочки из золота  и серебра. Начинаешь разузнавать -- и что
же оказывается? Люди,  которым уже ничего не оставалось делать, направлялись
в древние храмы, похищали там изображения будд, разбивали священную утварь и
все это кололи на дрова. Вот какие ужасные вещи мог тогда видеть рожденный в
этой юдоли порока и зла!
     И  еще... бывали  и совсем уже неслыханные дела: когда  двое, мужчина и
женщина, --  любили друг друга, тот,  чья любовь была сильнее, умирал раньше
другого. Это потому, что самого себя каждый ставил на  второе  место, и все,
что удавалось порою получить, как милостыню, прежде всего уступал другому --
мужчине  иль женщине,  словом, тому, кого  любил.  По  этой  же  причине  из
родителей и детей, как и следовало ожидать,  с  жизнью  расставались первыми
родители.  Бывало  и  так:  нежный  младенец,  не  зная, что  мать  его  уже
бездыханна, лежал рядом с ней, ища губами ее груди.
     Преподобный Рюге из храма Ниннадзи, скорбя о том, что люди так  умирают
без счета,  совершал  вместе с многочисленными  священнослужителями повсюду,
где  только виднелись мертвые,  написанье  на челе у них буквы  "а"  и  этим
приобщал их к жизни вечной.
     Желая знать,  какое  количество людей так  умерло в  четвертую  и пятую
луну, произвели подсчет, и оказалось, что  во  всей столице, на пространстве
на Юг  от  первого проспекта, к Северу от девятого, на Запад  от Кегоку  и к
Востоку от Судзаку, умерших было более сорока двух тысяч трехсот человек.
     А сколько народу умерло до этого срока и после него!
     Если же присчитать сюда и долину рек Камогава, Сиракава, западную часть
столицы и разные окрестности вокруг, -- то им и предела не будет!
     А что, если еще посчитать во всех провинциях и семи главных областях!
     Слыхал  я, что  не  так  уже  давно, в  те годы, когда  на престоле был
Сутоку-ин, кажется в годы Тедзе (1132 --  1134  гг.), было нечто подобное. Я
не знаю, как тогда все это происходило, но то, что было теперь пред глазами,
было так необычайно и так печально.

5. Землетрясение
     Затем,   во   втором  году   Гэнряку   (1185  г.)   случилось   сильное
землетрясение. Вид  его был необыкновенный: горы распадались и погребали под
собой реки;  море наклонилось в  одну сторону и затопило  собой сушу;  земля
разверзалась,  и  вода,  бурля,  поднималась  оттуда;  скалы  рассекались  и
скатывались  вниз  в  долину;  суда, плывущие  вдоль побережья,  носились по
волнам;  мулы, идущие по дорогам, не  знали, куда поставить  ногу. Еще  хуже
было  в  столице: повсюду и везде -- ни один храм,  ни один дом,  пагода иль
мавзолей не остался целым. Когда они разваливались или рушились наземь, пыль
подымалась, словно густой дым. Гул от сотрясения  почвы, от разрушения домов
был совсем что гром.  Оставаться в доме значило быть сейчас же раздавленным;
выбежать наружу  -- тут  земля  разверзалась.  Нет  крыльев, -- значит,  и к
небесам  взлететь  невозможно;  сам  не  дракон,  --  значит,  и  на  облака
взобраться трудно. Мне думается, что из  всех  ужасов на свете самое ужасное
-- именно землетрясение!
     Но самым  печальным, самым грустным  из  всего этого представлялось то,
как  один  мальчик лет  шести-семи,  единственный ребенок  одного воина, под
кровлей каменной ограды забавлялся  невинной  детской игрой -- строил домик;
как он, вдруг погребенный под развалинами стены, оказался сразу раздавленным
настолько сильно,  что и узнать  его  было нельзя;  и  как горевали, не щадя
воплей, его отец и мать, обнимая его, у которого глаза почти на дюйм вылезли
из орбит...
     Когда подумаешь, что в горе по ребенку даже те, кто от природы исполнен
мужества,  все же забывает и стыд и все, мне жалко их становится, и в то  же
время представляется, что так и быть должно.
     Сильное  колебание  почвы через  некоторое  время  приостановилось,  но
отдельные удары еще долго не  прекращались. Дня не проходило, чтобы  не было
двадцати -- тридцати таких толчков, что нагоняли на всех новый страх.
     Прошло  десять -- двадцать дней, и толчки постепенно отдалились.  Потом
их стали насчитывать четыре или пять в день, а то и два-три; потом уже через
день иль один  раз  за дня два-три:  остатки  колебаний  продолжались  таким
образом месяца с три.
     Средь четырех стихий вода,  огонь и ветер причиняют бедствия постоянно,
земля  же как  будто  особенных бед не делает. Правда,  в древности,  в годы
Сайко  (854 -- 856 гг.), было  большое землетрясение: в храме Тодайд-зи даже
упала голова со статуи Будды; много и других подобных несчастий происходило;
но все  это никак не может сравниться с  тем, что произошло на этот раз. Все
люди стали говорить,  как безотрадны дела земные. Поэтому начинало казаться,
что  вот