незапно приключилось
перенесение столицы. Случилось это совершенно неожиданно для всех.
     Сколько известно о начале этой столицы, ее  определили тут в  правление
императора Сага, и с той поры прошло уже несколько сот лет.
     Вещь не  такая,  чтобы  так просто,  без особых  причин  можно было  бы
менять, отчего  картина  всеобщего недовольства и горя превосходила даже то,
что было бы естественным.
     Однако  говорить что-либо  было  напрасно,  и  все,  начиная  с  самого
государя,  -- сановники, министры,  -- все переселились в провинцию Сэтцу, в
город Нанива. Из тех, что находились  на службе, кто стал бы оставаться один
в  старой столице? Из тех, кто в заботах о должности и чинах,  все полагал в
государевых милостях,  всякий спешил переселиться как  можно скорее.  Те же,
кто потерпел в жизни неудачу, кто был в этом мире лишним, без  всяких надежд
впереди, те -- скорбя -- оставались на месте.
     Жилища,  что спорили карнизами друг с другом, с каждым днем приходили в
упадок. Дома сламывались и сплавлялись по реке Ёдогава.  Местность на глазах
превращалась в поле.
     Сердца  людей  все  изменились: значение  стали  придавать только одним
коням  и седлам; таких  же,  кто употреблял бы волов и экипажи, -- таких уже
более не стало. Стремились только  к владениям на Юге и  Западе. О поместьях
же на Севере и Востоке и думать не хотели.
     В ту пору как-то по делу, случайно, мне довелось побывать в этой  новой
столице  в провинции  Сэтцу.  Посмотрел  я,  как  там  все  обстоит.  Тесное
пространство, -- негде и улицу  разбить; Север, прилегая к горам,  высок,  а
Юг,  близкий к морю, низменен; все время -- неумолчный шум от  волн, морской
ветер  как-то  особенно силен.  Дворец помещался  между  гор,  так что  даже
начинало казаться: "Уж не таким ли был и тот, бревенчатый дворец?"  Впрочем,
он все же имел иной вид, и было даже кое-что в нем и красивое.
     Все  эти дома, что каждый день ломались  и сплавлялись по  реке в таком
количестве, что  ей  самой течь было негде, все  эти дома, -- где же они? --
Где они построены? Мест пустынных много, а построенных домов -- так мало!
     Прежнее селенье --  уже в  запустенье, новый же город еще не готов. Все
жители же  были  что плавающие  по  небу облака.  Обитавшие  здесь  издавна,
потеряв теперь землю, горевали; те  же, кто селился вновь, испытывая нужду в
материалах для построек, страдали.
     Посмотришь по дорогам:  те, кому  надлежало бы  ездить в колесницах, --
верхом  на лошади; кому  следовало бы носить  форменное одеянье, --  ходят в
простом  платье.  Весь  облик  столицы  сразу  изменился, и только  одна эта
деревенщина -- служилые люди оставались все теми же!
     Стали говорить: "Уж не предвестье ли это смут на миру?"  -- и так оно и
было: мир с каждым днем приходил все в большее волнение, и сердца людские не
ведали покоя. В конце концов  жалобы  народа не оказались тщетными: в тот же
год  зимою государь соизволил  вновь вернуться в прежнюю столицу. Однако  --
пусть  и  будет  так,  но  эти  всюду  разбитые дома...  как  с  ними  быть?
По-прежнему их больше уж не отстроить!
     Приходилось  мне  слышать,  что  в  мудрое  правление  времен  минувших
царством управляли  милосердием, дворцы крыли лишь тростником, карнизов даже
не устраивали вовсе; а видеть приходилось, что дыму мало, -- легкую подать и
ту снимали...
     Это потому, что любили  народ, людям помогали! Каков же  свет нынешний,
-- легко узнать, сравнив его с минувшим!

4. Голод
     Затем, как  будто  в годы Ева (1181 г.): давно  это  было  и  точно  не
помню... Два года был голод и происходили ужасные явления. Весной и летом --
засуха;  осенью и зимой -- ураганы и наводнения. Такие бедствия шли одно  за
другим, и  злаки совсем не созревали. Весной только понапрасну пахали, летом
-- сеяли... был лишь  один труд; жатвы  же  осенью  не  было,  зимой не было
оживления с уборкой хлеба.
     От этого  и население в разных провинциях...  то, бросая земли, уходило
за  свои пределы;  то, забыв  о  своих  домах, селилось  в  горах.  Начались
различные  моленья, совершались и  особые богослуженья, и все-таки  действий
всего этого заметно не было.
     Жизнь столичного  города  во всем  зависит от  деревни:  если не  будет
подвоза оттуда, нельзя даже видимость ее поддержать.
     Отчаявшись к  концу, вещи стали прямо что бросать, без всякого разбора,
но  и  все-таки людей,  кто хоть  поглядел  бы на них, не находилось. А если
изредка  и оказывались  такие,  кто хотел бы  променять  на них продукты, то
золото при этом ни во что не ставили, хлебом  же дорожились. По дорогам было
множество нищих, и голоса их -- голоса  горя и  страдании  -- заполняли весь
слух людской.
     Первый  такой год наконец  закончился.  Люди  думали:  "Посмотрим,  что
следующий год! Не поправит ли он наши дела?" -- но в следующем году вдобавок
во всему еще присоединились болезни, и стало еще хуже.  Признаков  улучшения
никаких.
     Люди -- все умирали с голоду, и  это зрелище -- как все кругом с каждым
днем идет все хуже и хуже -- совпадало со сравнением "рыбы в мелкой воде".
     В  конце концов  даже  такие люди,  что ходили в  шляпах,  стали носить
обувь, -- люди с  приличным видом, даже и они только и знали, что бродить по
домам и просить милостыню!
     Посмотришь: "Ну, что? Все еще бродят эти пришедшие