— Но тут спазма перехватила ей горло, она всхлипнула, и глаза ее от злости и 
обиды наполнились слезами. Каупервуд заметил это и, надеясь использовать ее 
минутную слабость, приблизился к ней. Он и в самом деле был опечален и хотел 
смягчить ее сердце.

— Эйлин, — умоляюще сказал он, — зачем ты все это говоришь с такой злобой? Не 
надо быть жестокой. Я не такой уж плохой. Будь же благоразумна. Успокойся. — 
Каупервуд протянул к ней руку, но Эйлин отпрянула от него.

— Не трогай! — крикнула она, дрожа от бешенства. — Не прикасайся ко мне! Не 
подходи! Все равно я уйду от тебя. Ни минуты больше не останусь в одном доме с 
тобой и твоей любовницей. Ступай к своей прекрасной Рите, живи с ней, если тебе 
угодно. У вас ведь есть даже квартира на Северной стороне. Мне теперь это 
безразлично. Ты уж, конечно, бегал к ней в соседнюю комнату, утешал эту 
мерзавку! Господи! Почему только я не убила ее! — и Эйлин вдруг рванула ворот 
жакета, который сна безуспешно пыталась застегнуть.

Каупервуд был поражен. Такой вспышки он от нее не ожидал, не считал ее на это 
способной. Он не мог не восхищаться ею. Однако ее оскорбительные нападки на 
Риту, ее упреки в непостоянстве и неразборчивости по его адресу задели 
Каупервуда за живое, и раздражение его вылилось в словах, о которых он тут же 
пожалел.

— На твоем месте, Эйлин, я не стал бы особенно осуждать моих любовниц. 
Собственный опыт должен бы… — Но тут Каупервуд запнулся, поняв, что допустил 
непростительный промах. Упоминание о прошлом Эйлин испортило все дело. Она 
вздрогнула, выпрямилась, в глазах ее отразилась душевная боль.

— Так вот как ты разговариваешь теперь со мной! — сказала она глухо. — Я знала, 
что так будет. С самого начала знала! — и, отвернувшись к высокому комоду, 
уставленному серебряными туалетными принадлежностями, флаконами, щетками, 
футлярами с драгоценностями, легла на него грудью, уронила, голову на руки и 
зарыдала. Эта капля переполнила чашу. Он ставит ей в упрек ее безрассудную 
девичью любовь к нему.

— О-о! — всхлипывала она, сотрясаясь от судорожных, безутешных рыданий.

Каупервуд подошел к ней. Он был искренне огорчен.

— Ты меня не так поняла, Эйлин, — пытался он объяснить. — Я совсем не то хотел 
сказать, совсем не в этом смысле. Ты сама меня на это вызвала, я ведь не думал 
упрекать тебя. Да, ты была моей любовницей, но разве я поэтому меньше любил 
тебя? Напротив! Ты сама знаешь. Верь мне, Эйлин. Я не лгу. А те истории… какое 
же может быть сравнение с тобой… это так все несущественно, уверяю тебя…

Эйлин с отвращением от него отстранилась, и Каупервуд, заметив это, смешался и 
замолчал. Глубоко сожалея о допущенной оплошности, он отошел на середину 
комнаты. А в Эйлин между тем улегшийся было гнев вспыхнул с новой силой. Как он 
смеет!

— Так вот как ты разговариваешь со мной! — воскликнула она. — После того, как я 
всем для тебя пожертвовала! После того, как я два года плакала и ждала тебя, 
когда ты сидел в тюрьме? Любовница! Вот награда за все!

Взгляд ее упал на шкатулку с драгоценностями, и, вспомнив о подарках, которые 
Каупервуд делал ей в Филадельфии, в Париже, в Риме, здесь, в Чикаго, она 
откинула крышку и, захватив пригоршню драгоценностей, швырнула их ему в лицо. 
Ожерелье и браслет из зеленого нефрита в тонкой золотой оправе с фермуарами из 
слоновой кости; матово блеснувшая в вечернем освещении нитка жемчуга, все зерна 
которой были одного цвета и одной величины; груды колец и брошей с бриллиантами,
 рубинами, опалами, аметистами; изумрудное ожерелье, бриллиантовая диадема — 
все украшения, которые он когда-то с любовью выбирал для нее у ювелиров и с 
радостью ей преподносил. Она кидала их с лихорадочным неистовством, и кольца, 
броши, браслеты попадали Каупервуду в голову, в лицо, в руки и рассыпались по 
полу.

— Получай свои подарки! На тебе! На! На! Ничего мне твоего не надо! Не хочу 
тебя знать больше! Ничего не хочу твоего! Слава богу, у меня есть свои деньги, 
как-нибудь проживу! Ненавижу… презираю… не хочу тебя больше видеть… О!.. — Она 
остановилась, не зная, чтобы еще сказать ему, но, так ничего и не придумав, 
стремительно выбежала из комнаты. Эйлин уже пробежала коридор и спустилась с 
лестницы, когда Каупервуд, опомнившись, бросился за ней.

— Эйлин! — крикнул он. — Эйлин, вернись! Не уходи, Эйлин!

Но она побежала еще быстрее. Парадная дверь открылась, с шумом захлопнулась, и 
Эйлин очутилась на темной улице; глаза ее застилали слезы, сердце готово было 
разорваться. Так вот каков конец ее юной любви, начало которой было так 
прекрасно. Он ее ни в грош не ставит — она всего-навсего одна из его любовниц. 
Бросить ей в лицо ее прошлое, чтобы защитить другую женщину! Сказать ей, что та