посмотреть, что тут можно сделать. Правда, этот остракизм порядком ему надоел. 
Тем более что его как будто и не сторонились вовсе, даже, пожалуй, не прочь 
были встречаться с ним. Своих приятелей-мужчин он всех сохранил — и Эддисона, и 
Бэйли, и Видера, и Мак-Кибена, и Рэмбо, и многих других. А некоторые светские 
дамы, ничуть не огорченные исчезновением Эйлин, высказывали сожаление по поводу 
того, что Каупервуд нигде больше не появляется. Время от времени делались даже 
попытки пригласить его без жены. Сначала он неизменно отвечал на такие 
приглашения отказом, потом стал иногда ходить на обеды и вечера один, не 
сообщая об этом Эйлин.

Именно в эту пору Каупервуд впервые ощутил, как далека от него Эйлин и по уму и 
по складу характера. Эмоционально, физически они были близки друг другу, но 
Каупервуд жил своей, обособленной от Эйлин, жизнью, и большой круг его 
интересов был недоступен ей. С мнением чикагского общества он особенно не 
считался, но теперь он мог сравнивать Эйлин с дамами из аристократических 
кругов Европы, ибо после своего поражения в свете и финансовой победы он решил 
снова побывать за границей. В Риме — на приемах в японском и бразильском 
посольствах, куда благодаря своему богатству Каупервуд получил доступ, и при 
новом итальянском дворе — он встречал очаровательных светских женщин: 
итальянских графинь, знатных англичанок, американок из высших кругов, 
наделенных вкусом и тактом. Как правило, они видели в нем человека с 
обаятельными манерами, острым и проницательным умом, и вообще считали его 
личностью незаурядной, к Эйлин же — он не мог этого не заметить — относились 
много холодней. Она была слишком вызывающе красива, слишком роскошно одевалась. 
Ее цветущее здоровье и яркая красота бросали вызов женщинам, наделенным более 
скромной и бледной внешностью, хотя по-своему и не лишенным привлекательности.

Во время одного большого приема при дворе, на который Каупервуд, уступая 
настояниям Эйлин, без особого труда раздобыл приглашение, он услышал, как 
кто-то позади него сказал:

— Вот вам типичная американка.

Каупервуд стоял в стороне, беседуя с греческим банкиром — своим соседом по 
гостинице, а Эйлин прогуливалась с женой этого банкира по залу.

— Смотрите, какой кричащий туалет, сколько самоуверенности и какая смешная 
наивность!

Каупервуд обернулся, чтобы посмотреть, к кому относятся эти слова, и увидел 
Эйлин. А гак жестоко раскритиковавшая ее дама, по-видимому англичанка, была 
хороша собой, изящна и бесспорно принадлежала к высшему обществу. Он должен был 
признать, что она во многом права, но разве можно подходить к Эйлин с обычной 
меркой? Разве можно винить ее в том, что она здоровое, сильное существо и что 
каждая жилка трепещет у нее от полноты жизни. Для него она была привлекательна. 
Очень жаль, что люди более консервативных взглядов относятся к ней с такой 
недоброжелательностью. Почему не видят они того, что видит он, — наивную 
страсть к роскоши, желание непременно быть на виду, вызванные, вероятно, тем, 
что Эйлин в юности была лишена возможности выезжать в свет, хотя только об этом 
и мечтала? Каупервуд жалел Эйлин. И вместе с тем уже начинал понимать, что для 
светской карьеры ему, пожалуй, нужна совсем иная жена — более сдержанная, с 
большим вкусом, чутьем и тем врожденным тактом, без которого нельзя преуспеть в 
обществе.

Из этой поездки Каупервуд привез в Чикаго прекрасного Перуджино, несколько 
великолепных полотен Луини и Превитали, портрет Цезаря Борджиа работы 
Пинтуриккьо, две огромные африканские красные вазы, купленные в Каире, 
позолоченный резной консоль времен Людовика XV, приобретенный у одного 
антиквара в Риме, два причудливых венецианских бра и пару старинных итальянских 
светильников, которые он разыскал в Неаполе и намеревался поставить у себя в 
библиотеке — по углам. Так постепенно пополнялась и росла его художественная 
коллекция.

Приблизительно в это же время стало меняться и отношение Каупервуда к женщинам. 
И раньше, когда он впервые встретился с Эйлин, у него уже был выработан свой, 
достаточно смелый взгляд на жизнь и взаимоотношение полов, а главное, он был 
твердо уверен в том, что волен поступать, как ему вздумается. С тех пор как он 
вышел из тюрьмы и снова пошел в гору, ему не раз приходилось ловить брошенный 
на него украдкой взгляд, и он не мог не видеть, что нравится женщинам. Эйлин 
лишь недавно стала его женой, но уже много лет была его любовницей, и пора 
первого пылкого влечения миновала. Каупервуд любил Эйлин не только за ее 
красоту, но и за неизменную горячую привязанность, однако и другие женщины 
начинали теперь интересовать его, иногда даже будить в нем страсть, и он не 
пытался подыскивать этому какие-либо объяснения или моральные оправдания. 
Такова жизнь и таков человек. От Эйлин он скрывал, что его влечет к другим 
женщинам, понимая, как ей это будет горько, но тем не менее это было так.

Вскоре после своего возвращения из Европы Каупервуд как-то зашел в 
галантерейный магазин на Стэйт-стрит купить галстук. Еще в дверях он заметил 
даму — она направлялась к другому прилавку и прошла совсем близко от него. С