дерзаниями Цезаря, с творческой силой Еврипида. Город-бард — о великих чаяниях 
и великих достижениях поет он, увязнув грубыми башмаками в трясине обыденного. 
Гордись своими Афинами, о Греция! Италия, восхваляй свой Рим! Перед нами 
Вавилон, Троя, Ниневия нового века! Сюда, дивясь всему, исполненные надежд, шли 
переселенцы из Западных штатов и Восточных. Здесь голодные и алчущие труженики 
полей и фабрик, носясь с мечтой о необыкновенном и несбыточном, создали себе 
столицу, сверкающую кичливой роскошью среди грязи.

Из Нью-Йорка, Вермонта, Нью-Хемпшира, Мэна стекался сюда странный, 
разношерстный люд; решительные, терпеливые, упорные, едва затронутые 
цивилизацией, все эти пришельцы жаждали чего-то, но не умели постичь подлинной 
ценности того, что им давалось, стремились к славе и величию, не зная, как их 
достигнуть. Сюда шел фантазер-мечтатель, лишившийся своего родового поместья на 
Юге; исполненный надежд питомец Йельского, Гарвардского или Принстонского 
университета; вольнолюбивый рудокоп Калифорнии и Скалистых гор, с мешочком 
серебра или золота в руках.

Уже стали появляться и растерянные иностранцы — венгры, поляки, шведы, немцы, 
русские. Смущенные незнакомой речью, опасливо поглядывая на своего соседа 
чуждой национальности, они селились колониями, чтобы жить среди своих.

Здесь были проститутки, мошенники, шулеры, искатели приключений par excellence! 
[Note1 - прежде всего! (франц.)] Этот город наводняли подонки всех городов мира,
 среди которых тонула жалкая горстка местных уроженцев. Ослепительно сверкали 
огни публичных домов, звенели банджо, цитры и мандолины в барах. Сюда, как на 
пир, стекались самые дерзновенные мечты и самые низменные вожделения века и 
пировали всласть в этом чудо-городе — центре Западных штатов.


В Чикаго Каупервуд прежде всего отправился к одному из наиболее видных дельцов 
— председателю правления крупнейшего в городе банка, «Лейк-Сити Нейшнл», вклады 
которого превышали четырнадцать миллионов долларов. Банк помещался на 
Дирборн-стрит, в Мунро, всего в двух-трех кварталах от гостиницы, где 
остановился Каупервуд.

— Узнайте, кто этот человек, — приказал мистер Джуд Эддисон, председатель 
правления, своему секретарю, увидев входившего в приемную Каупервуда.

Кабинет был устроен так, что мистер Эддисон, не вставая из-за своего 
письменного стола, мог видеть сквозь внутреннее окно всякого, кто входил к нему 
в приемную, прежде чем тот видел его, и волевое, энергическое лицо Каупервуда 
сразу привлекло к себе внимание банкира. Каупервуд в любых обстоятельствах умел 
держаться уверенно и непринужденно, чему немало способствовало его длительное и 
тесное общение с миром банковских дельцов и прочих финансовых воротил. Для 
своих тридцати шести лет он был на редкость проницателен и умудрен житейским 
опытом. Любезный, обходительный, он вместе с тем всегда умел поставить на своем.
 Особенно обращали на себя внимание его глаза — красивые, как глаза 
ньюфаундленда или шотландской овчарки, и такие же ясные и подкупающие. Взгляд 
их был то мягок и даже ласков, исполнен сочувствия и понимания, то вдруг 
твердел и, казалось, метал молнии. Обманчивые глаза, непроницаемые и в то же 
время чем-то влекущие к себе людей самого различного склада.

Секретарь, выполнив распоряжение, вернулся с рекомендательным письмом, а следом 
за ним вошел и сам Каупервуд.

Мистер Эддисон невольно привстал — он делал это далеко не всегда.

— Рад познакомиться с вами, мистер Каупервуд, — учтиво произнес он. — Я обратил 
на вас внимание, как только вы вошли в приемную. У меня тут, видите ли, окна 
устроены так, чтобы я мог все обозревать. Присядьте, пожалуйста, может быть вы 
не откажетесь от хорошего яблочка? — Он выдвинул левый ящик стола, вынул оттуда 
несколько блестящих красных яблок и протянул одно из них Каупервуду. — Я каждое 
утро съедаю по яблоку.

— Нет, благодарю вас, — вежливо отвечал Каупервуд, внимательно приглядываясь к 
нему и стараясь распознать характер этого человека и глубину его ума. — Я 
никогда не ем между завтраком и обедом, премного благодарен. В Чикаго я 
проездом, но решил, не откладывая, явиться к вам с этим письмом. Я полагаю, что 
вы не откажетесь рассказать мне вкратце о вашем городе. Я ищу, куда бы 
повыгоднее поместить капитал.

Пока Каупервуд говорил, Эддисон, грузный, коренастый, краснощекий, с седеющими 
каштановыми бакенбардами, пышно разросшимися до самых ушей, и колючими серыми 
блестящими глазками, — благополучный, самодовольный, важный, — жевал яблоко и 
задумчиво разглядывал посетителя. Эддисон, как это нередко бывает, привык с 
первого взгляда составлять себе мнение о том или ином человеке и гордился своим 
знанием людей. Как ни странно, но этот расчетливый делец с удивительным для 
него легкомыслием сразу пленился Каупервудом, личностью куда более сложной, чем 
он сам, — и не потому, что Дрексел писал о нем, как о «бесспорно талантливом 
финансисте», который, обосновавшись в Чикаго, может принести пользу городу, —