о чем и говорить. Наоборот, я еще сержусь на вас за то, что вы не позволили мне 
заплатить мой проигрыш.

— Вот это поистине было бы весьма галантно с моей стороны, — рассмеялся Линд, 
играя длинным лакированным футляром. — Что ж хорошего, если б я оказался таким 
невежей? Докажите, что вы настоящий игрок, настоящий товарищ, как говорится. 
Угадайте, и коробочка ваша.

Эйлин кокетливо надула губки — как он настойчив!

— Ну что ж, попробую, — снисходительно сказала она. — Просто ради шутки, 
конечно. Это, вероятно, серьги, или булавка, или браслет…

Линд молча открыл футляр, и Эйлин увидела золотое ожерелье в виде виноградной 
лозы тончайшей филигранной работы; в центре его, среди золотых листьев, сверкал 
большой черный опал. Линд знал, что поразить воображение Эйлин, имевшей уйму 
драгоценностей, можно только чем-то незаурядным. Он внимательно следил за ней, 
пока она рассматривала ожерелье.

— Какая тонкая работа! — воскликнула Эйлин. — И какой чудесный опал! Очень 
странная форма. — Она перебирала ожерелье, листик за листиком. — Но это 
безумие! Я не могу принять такой подарок. У меня и без того куча драгоценностей,
 и к тому же… («А что, если Фрэнк увидит это ожерелье? Как объяснить ему, 
откуда оно взялось? — думала Эйлин. — Он ведь сразу догадается!»).

— И к тому же? — вопросительно повторил Линд.

— Нет, ничего, просто я не могу принять это, вот и все.

— Неужели вы не хотите взять его на память, если даже… помните наш уговор?

— Если что?

— Если даже мы видимся сегодня в последний раз. Пусть у вас останется хоть 
память обо мне…

Он сжал ее пальцы своей большой, сильной рукой.

Год, даже полгода назад Эйлин с улыбкой отняла бы руку. Теперь она заколебалась.
 К чему быть недотрогой, если Фрэнк так жесток к ней?

— Скажите, я ведь не совсем безразличен вам? — спросил Линд, заметив колебание 
Эйлин и еще крепче сжимая ее пальцы.

— Да, конечно, вы мне нравитесь… Но и только, — однако, сказав это, она 
невольно зарделась.

Линд молчал, не сводя с нее упорного, горячего взора. Чувственное волнение 
охватило Эйлин, и на мгновение она забыла о Каупервуде. Это было удивительное, 
совсем новое для нее ощущение. Она вся горела ответным огнем, а Линд смотрел на 
нее, улыбаясь ласково и ободряюще.

— Почему вы не хотите быть мне другом, Эйлин? Я знаю, вы несчастливы, я вижу 
это. И я несчастлив тоже. У меня проклятый, беспокойный характер, и я много 
натерпелся из-за этого в жизни. Мне нужен друг, который любил бы меня. Почему 
вы не хотите мне помочь? Мы с вами созданы друг для друга, я чувствую это. 
Неужели вы так сильно любите его? — Линд разумел Каупервуда.

— Неужели ваше сердце совсем закрыто для других?

— Люблю ли я его!.. — с горечью повторила Эйлин, и слова ее прозвучали почти 
как отречение. — Да. А ему это все равно, он больше не любит меня. Дело не в 
нем.

— А в чем же? Я вам не нравлюсь? Вам скучно со мной? Вы не чувствуете, что мы 
подходим друг к другу? — И снова его рука слегка коснулась ее руки.

Эйлин не противилась этой ласке.

— Нет, нет, не то, — сказала она горячо, внезапно вспомнив все, весь свой 
долгий путь с Каупервудом, его любовь, его страстные уверения. Как мечтала она 
о жизни с ним, какие строила планы! А теперь сидит здесь, в ресторане, и 
кокетничает с чужим, малознакомым человеком, позволяя ему жалеть себя! Эта 
мысль жгучей болью отозвалась в ее сердце. Она сжала губы, но горячие, 
непрошенные слезы уже прихлынули к ее глазам.

Линд увидел, что она готова расплакаться. Ему стало жаль ее, но она была 
красива, и он решил сыграть на ее настроении.

— Зачем же плакать, любимая? — сказал он нежно, глядя на ее пылающие щеки и