ты сразу не рассказала мне все? Я же тебя спрашивал! Десятки, сотни раз. И ты 
еще уверяешь, что любишь меня!

— Как можешь ты так говорить! — с упреком воскликнула она, чувствуя, что 
допустила промах. А вдруг он бросит ее теперь? Стефани отнюдь этого не хотелось.
 Она заметила злой, ревнивый блеск его глаз и внезапно разрыдалась. — Ах, лучше 
бы я тебе ничего не рассказывала. Ведь и говорить-то даже не о чем. Я же совсем 
этого не хотела!

Каупервуд был озадачен. Он знал людей, и женщин в особенности. Здравый смысл 
подсказывал ему, что этой девушке нельзя верить, но он не мог противиться 
своему влечению к ней. Быть может, она все-таки не лжет и эти слезы 
непритворны?

— И ты хочешь уверить меня, Стефани, что у тебя действительно больше никого не 
было — ни до, ни после?

Стефани утерла слезы. Этот разговор происходил в холостой квартире Каупервуда 
на Рэндолф-стрит, снятой им специально для своих любовных похождений.

— Я вижу, ты совсем не любишь меня! — с горьким укором воскликнула Стефани. — 
Ты совсем не понимаешь меня и не веришь мне, должно быть. Когда я рассказываю 
тебе, как это было, ты не хочешь понять. Я же не лгу. Я не могу лгать. Если ты 
мне не веришь, так лучше нам больше не встречаться. Я хотела быть правдивой и 
откровенной с тобой, но если ты не хочешь мне верить…

Голос ее оборвался, она тяжело, скорбно вздохнула и умолкла, а Каупервуд 
смотрел на нее, и ему хотелось притянуть ее к себе… Какую необъяснимую власть 
имела над ним эта девочка! Он не верил ей, но не находил в себе сил с ней 
расстаться.

— Право, Стефани, ты ставишь меня в тупик, — проговорил он угрюмо. — Разумеется,
 я вовсе не хочу ссориться с тобой из-за того, что ты сказала мне правду. Но 
только прошу тебя, не обманывай меня. Ты необыкновенная девушка. Я могу очень 
много для тебя сделать, если ты захочешь. Ты должна это понять.

— Но я же не обманываю тебя, — повторила она устало. — Разве ты сам этого не 
видишь?

— Хорошо, я верю тебе, — сказал Каупервуд, стараясь обмануть самого себя 
наперекор рассудку. — Но ты ведешь такой рассеянный, такой, я бы сказал, 
фривольный образ жизни…

«Вот оно что! — подумала Стефани. — Я, как видно, слишком много болтаю».

— Я люблю тебя, Стефани. Я восхищаюсь тобой. Ты мне очень дорога. Не обманывай 
меня. Перестань ты встречаться с этими глупыми мальчишками. Поверь, они не 
стоят тебя. Я скоро добьюсь развода и женюсь на тебе.

— Да что же дурного в том, что я с ними встречаюсь? Мне с ними весело, они меня 
развлекают — вот и все. Лейн Кросс просто душечка, и Гарднер Ноулз тоже 
по-своему очень мил. И все они так добры ко мне.

Каупервуд был задет за живое, услыхав, что Лейн Кросс «душечка». Это взбесило 
его, и все же он сдержался.

— Дай мне слово, Стефани, что ты ничего не позволишь себе с этими субъектами до 
тех пор, пока мы с тобой любим друг друга, — сказал он почти молящим тоном, что 
далеко не входило в привычки Фрэнка Алджернона Каупервуда. — Я не хочу делить 
тебя ни с кем. И не стану. Я не ревную к тому, что было прежде, но требую, 
чтобы впредь ты была мне верна.

— Ну, что ты говоришь, Фрэнк! Конечно, я буду тебе верна. Но если ты мне не 
веришь, если… ах, господи боже мой! — она горестно вздохнула, а Каупервуд 
смотрел на нее и хмурился, с трудом подавляя шевелившиеся в нем подозрения и 
ревность.

— Хорошо, хорошо, Стефани, я уже сказал, что верю тебе. Верю на слово. Но если 
ты обманешь меня и я об этом узнаю, больше ты меня не увидишь. Повторяю, я не 
стану делить тебя ни с кем. Если хочешь знать, я просто не понимаю, как ты 
можешь, если только ты действительно меня любишь, находить удовольствие в 
обществе всех этих бездельников. Неужели все дело только в твоей безумной 
страсти к театру? Не может этого быть!

— Ну вот, я вижу, ты снова хочешь поссориться со мной! — ребячливым тоном 
воскликнула Стефани. — Я все время твержу тебе, как я тебя люблю, а ты просто 
не хочешь мне верить. Ну что ж, тогда, тогда… — И призвав на помощь все свое 
актерское мастерство, Стефани неудержимо разрыдалась.

Каупервуд заключил ее в объятия.