Он закурил папиросу и налил себе вина. Почему Каупервуд не дал ему понять, 
хочет ли он, чтобы Эйлин оставалась в Париже, или нет? Может быть, он еще и 
сообщит что-нибудь на этот счет, но не мешало бы ему поторопиться.

— Фрэнк просил меня поехать с ним, и я не могу поступить иначе, — спокойно 
сказала Эйлин. — Ну а вы… не думаю, что вы тут будете страдать от одиночества.

— Вы не понимаете, — сказал он. — Без вас Париж потеряет для меня всю свою 
прелесть. Вот уже много лет жизнь не давала мне столько радости и счастья, как 
сейчас. А если вы уедете, все рухнет.

— Какие глупости! Пожалуйста, не болтайте вздора! Откровенно говоря, я с 
удовольствием осталась бы. Но не представляю, как это можно устроить. Вот я 
приеду в Нью-Йорк, немного осмотрюсь и напишу вам. Впрочем, я уверена, что мы 
скоро вернемся, а если нет и если ваши чувства останутся неизменными, 
возвращайтесь домой, мы ведь и в Нью-Йорке сможем встречаться.

— Эйлин! — с нежностью воскликнул Толлифер, решив воспользоваться 
представившимся случаем. Он подошел к ней и взял ее за руку. — Какое чудо! Вот 
этих слов я и ждал от вас, мне так хотелось их услышать. Вы в самом деле так 
думаете? — спросил он, вкрадчиво заглядывая ей в глаза.

И, прежде чем она успела воспротивиться, он обвил руками ее талию и поцеловал — 
не слишком пылко, но как будто вполне искренне. Эйлин ничего так не хотелось, 
как удержать его при себе, и все же она мягко, но решительно высвободилась из 
его объятий, хорошо понимая, что не следует давать Каупервуду серьезного повода 
к неудовольствию.

— Нет, нет, нет, — сказала она. — Вспомните, что вы мне только что говорили. Мы 
должны быть друзьями и только друзьями, если вы, конечно, хотите, чтобы наши 
отношения продолжались. Кстати, почему это мы сидим тут? Я сегодня еще не 
выходила, а мне хотелось бы надеть свое новое платье.

Толлифер, отнюдь не стремившийся ускорять события, был очень доволен таким 
оборотом дела и предложил прокатиться в окрестности Фонтенебло, где Эйлин еще 
ни разу не была. Она с радостью согласилась, и они тотчас уехали.



40

Нью-Йорк. Каупервуд и Эйлин сходят на пристань с парохода «Саксония». Обычная 
толпа репортеров. Газеты, проведав о намерении Каупервуда прибрать к рукам 
лондонскую подземку, спешат разузнать, кто будут основные вкладчики, кого он 
намечает в качестве директоров компаний, кого в управляющие, и не его ли это 
люди вдруг начали усиленно скупать акции Районной и Метрополитен — как 
обыкновенные, так и привилегированные. Каупервуд ловко опроверг эти слухи, и, 
когда его заявление было опубликовано, иные лондонцы, а также и американцы не 
могли сдержать улыбки.

В газетах и журналах — портреты Эйлин, описание ее новых туалетов; вскользь 
упоминается, что в Европе она была принята в кругах, близких к высшему свету.

А в это время Брюс Толлифер с Мэриголд плывут на яхте к мысу Нордкап. Но об 
этом, естественно, в газетах ни слова.

А в Прайорс-Кове Беренис одерживала успех за успехом. Она так умело скрывала 
свою изворотливость под покровом простоты, невинности и благопристойности, чти 
все были убеждены: в недалеком будущем она сделает блестящую партию. У нее 
положительно было какое-то внутреннее чутье, которое помогало ей избегать людей 
неинтересных, заурядных и непорядочных, — она окружает себя только самыми 
респектабельными мужчинами и женщинами. Больше того: ее новые знакомые заметили,
 что она особенно симпатизирует непривлекательным женщинам — покинутым женам, 
закоренелым синим чулкам и старым девам, хотя и принадлежащим по рождению к 
сливкам общества, но не избалованным чьим-либо благосклонным вниманием. Не 
опасаясь соперничества более молодых и привлекательных женщин, Беренис полагала,
 что если ей удастся завоевать расположение этих скучающих добропорядочных дам, 
она сможет проложить себе путь в самые влиятельные круги общества.

Не менее удачна была и пришедшая ей в голову мысль открыто восхищаться неким 
отпрыском титулованной и всеми уважаемой семьи — молодым человеком безупречного 
поведения и совершенно безобидным. Вот почему-то юная гостья Прайорс-Кова и 
приводила в умиление своей разборчивостью и рассудительностью всех молодых 
пасторов и приходских священников на многие мили вокруг. Самый ее вид, когда 
она скромно появлялась в воскресное утро в одном из ближайших приходов 
англиканской церкви, всегда в сопровождении матери или какой-нибудь пожилой 
женщины, известной строгостью своих взглядов, уже достаточно красноречиво 
подтверждал все самые лестные отзывы о ней.

В это время Каупервуд в связи со своими лондонскими планами побывал в Чикаго,