— Так, значит, этот роскошный особняк, в котором я никогда не буду жить, — 
задумчиво сказала Беренис, — был выстроен для меня!.. Как странно!

— Такова жизнь! — вздохнул Каупервуд. — Но ведь мы с тобой и так будем 
счастливы.

— Конечно, — отвечала она. — Мне просто показалось это удивительным. Я не хочу 
доставлять никаких огорчений Эйлин, ни за что на свете!

— Да, я знаю, что у тебя нет никаких предрассудков. Ты умная, Беви, и, может 
быть, ты даже лучше меня придумаешь, как нам из всего этого выпутаться.

— Наверно что-нибудь придумаю, — спокойно промолвила она.

— Но, кроме Эйлин, надо еще иметь в виду и газеты. Ведь они мне просто жить не 
дают. Стоит им только пронюхать про этот лондонский проект, — предположим, что 
я действительно надумаю за это взяться, — тут такой поднимется звон! А если еще 
кто-нибудь догадается твое имя к моему приплести — ну, тогда тебя совсем 
заклюют, налетят, точно коршуны! Я пока что вижу только один выход — либо мне 
удочерить тебя, стать твоим приемным отцом, либо, если мы поедем в Лондон, 
выступить там в роли твоего опекуна. Это даст мне право находиться около тебя 
под тем предлогом, что я распоряжаюсь твоим состоянием. Что ты об этом скажешь?

— Ну что ж, — помолчав, ответила она, — других возможностей я пока не вижу; а 
насчет поездки в Лондон нужно будет еще хорошенько подумать. Ведь я забочусь не 
только о себе одной.

— Конечно, ты совершенно права, — сказал Каупервуд. — Но если нам хоть чуточку 
повезет, то все это мы с тобой преодолеем. Сейчас надо помнить об одном — чтобы 
нас как можно меньше видели вместе. Но прежде всего — надо придумать 
какой-нибудь способ отвлечь внимание Эйлин. Потому что она-то, конечно, знает о 
тебе решительно все. Ведь я тогда в Нью-Йорке часто бывал у вас, ну и ясно, она 
подозревала, что мы с тобой в связи. Конечно, я тебе не мог этого рассказать. 
Кажется, ты меня тогда недолюбливала.

— Вернее, не совсем понимала, — поправила Беренис. — Ты тогда был для меня 
слишком большой загадкой.

— А теперь?

— Боюсь, что и теперь тоже.

— Ну уж этому я не поверю! Однако насчет Эйлин мне что-то ничего в голову не 
приходит. Она до того подозрительна! Пока я живу здесь и только изредка наезжаю 
в Нью-Йорк, она как будто ничего, терпит. Но если я уеду надолго и поселюсь в 
Лондоне, а газеты будут изощряться в догадках… — он не договорил и задумался.

— Ты боишься, что она будет болтать? Или что она приедет к тебе и устроит 
сцену?

— Трудно сказать, что она может сделать или что ей придет в голову. Будь у нее 
какое-нибудь занятие или развлечение, может быть, она и ничего бы не стала 
делать. Но, принимая во внимание, что она за эти последние годы пристрастилась 
к вину, от нее можно ожидать всего. Несколько лет назад она как-то раз вот так 
с горя напилась и пыталась покончить с собой… (У Беренис невольно сдвинулись 
брови.) Хорошо, я подоспел вовремя, высадил дверь и ворвался к ней. Потом уже я 
как-то сумел на нее повлиять.

И он описал Беренис всю эту сцену, но постарался оставить себя в тени, боясь, 
что она упрекнет его в безжалостности.

Беренис слушала и только теперь убеждалась, что Эйлин действительно любит его 
без памяти, а она, Беренис, обрекает ее на новые неизбежные страданья! Но ведь 
что бы ни делала Эйлин, Каупервуд все равно не изменится! «А я, — думала 
Беренис, — для меня самое важное отомстить этому светскому обществу… И, конечно,
 я люблю Фрэнка». И, конечно, она по-своему любила его. Он действовал на нее 
словно какое-то сильно возбуждающее средство. Ее восхищала его мощь, его 
неукротимая энергия — в нем было какое-то неотразимое обаяние. Их союз может 
быть прочным, они могут положиться друг на друга, но только надо постараться не 
огорчать и без того несчастную Эйлин.

Она сидела молча, задумавшись.

— Да, в самом деле трудная задача, — наконец промолвила она. — Но у нас еще 
будет время подумать. Давай отложим ее пока: у меня это все равно в голове, не 
бойся, я не забуду.



Она окинула Каупервуда теплым, задумчивым взглядом. И мягкая, словно ободряющая