в маленькую деревенскую харчевню, где им отведут комнатку с камельком и будут 
кормить самой простой английской пищей. Ибо Беренис читала Чосера и много 
других книг про эти английские соборы, и ей хотелось теперь погрузиться в тот 
мир, который их создал. Из Кентербери они отправятся в Винчестер, потом в 
Солсбери и в Стонхэндж; оттуда в Уэльс, в Гладстонбери, Бат, Оксфорд, Питерборо,
 Йорк, Кембридж — и домой. Но всюду — она это ставила условием — они будут 
избегать всяких специально построенных для туристов заведений, будут выбирать 
самые уединенные харчевни, самые глухие деревушки.

— Это будет очень полезно всем нам, — говорила Беренис, — мы слишком 
избаловались. И может быть, если ты поглядишь хорошенько на все эти прекрасные 
старинные здания, ты и сам станешь покрасивее строить подземные станции.

— Тогда и тебе уже придется довольствоваться простенькими холщовыми платьицами,
 — усмехнулся Каупервуд.


Для Каупервуда прелесть этой поездки заключалась отнюдь не в соборах, 
деревушках и харчевнях, а в необычайной восприимчивости Беренис, ее способности 
чувствовать красоту и жадно впитывать новые впечатления. Ну какая из его 
знакомых женщин, будь у нее возможность поехать весной в Париж и в Европу, 
предпочла бы такой поездке осмотр каких-то английских соборов? Но Беренис была 
не такая, как все. Казалось, она умела находить в самой себе источники радости, 
в которых она черпала то, что ей было нужно.

В Рочестере их водил гид, который рассказывал им о короле Иоанне, Вильяме 
Руфусе, Симоне де Монфоре, Уоте Тайлере; Каупервуд, зевая, отмахивался от этих 
призраков. Они отжили свое, эти люди или какие-то непостижимые существа; 
по-своему насладились жизнью, потворствуя своим прихотям и желаниям, и давно 
уже обратились в ничто, как случится и со всеми нами, кто живет на земле. Куда 
приятнее смотреть на солнечные блики, сверкающие на реке, дышать свежим 
весенним воздухом. Даже и Беренис как будто была несколько разочарована 
будничным видом этого мертвого великолепия.

Но в Кентербери настроение у всех сразу изменилось, даже у миссис Картер, 
которая, признаться, отнюдь не интересовалась тонкостями церковной архитектуры.

— Ах, вот здесь мне очень нравится! — неожиданно заявила она, когда они вышли 
на узкую извилистую кентерберийскую уличку.

— Как бы мне хотелось знать, какой из этих дорог шли пилигримы! — сказала 
Беренис. — Может быть, как раз этой? Смотрите-ка, вот он, собор!

И она показала на башню и стрельчатые арки, выступавшие вдалеке за крышей 
какого-то каменного здания.

— Недурно, — заметил Каупервуд. — И денек сегодня выдался подходящий… Ну как, 
сначала позавтракаем или будем наслаждаться собором?

— Сначала собор, — заявила Беренис.

— А потом довольствоваться холодной закуской, — язвительно заметила миссис 
Картер.

— Мама! — негодующе воскликнула Беренис; — И тебе не стыдно, в Кентербери!

— Ну, я достаточно хорошо знаю эти английские гостиницы. Лучше совсем не ходить 
к столу, чем прийти последней; всегда надо стараться прийти первой.

— Вот вам религия в тысяча девятисотом году, — усмехнулся Каупервуд. — Пасует 
перед какой-то деревенской гостиницей!

— Я ни одного слова не говорила против религии! — возмутилась миссис Картер. — 
Церкви — это совсем другое, ничего они общего с верой не имеют.

Кентербери. Монастырская ограда Х века. Извилистые горбатые улички. А за 
стенами — тишина, величественные, потемневшие от времени шпили, башни, 
массивные контрфорсы собора. Галки взлетают с криком, ссорясь друг с дружкой 
из-за места повыше. А какое множество могил, склепов, надгробных памятников — 
Генрих IV, Фома Бекет, архиепископ Лод, гугеноты и Эдуард — Черный Принц. 
Беренис никак нельзя было оторвать от всего этого. Кучки туристов с 
проводниками медленно бродили среди могил, переходя от памятника к памятнику. В 
склепе под маленькой часовней, где когда-то скрывались гугеноты, где они 
совершали богослужения и сами пряли себе одежду, Беренис долго стояла 
задумавшись, с путеводителем в руке. И так же долго она стояла у могилы Фомы 
Бекета, погребенного на том самом месте, где он был убит.

Каупервуд, которому казалось вполне достаточным иметь общее представление о 
соборе, с трудом сдерживал зевоту. Что ему до этих давно истлевших мужчин и 
женщин, когда он так полно живет настоящим.