как, на мой взгляд, обстоит дело со мной, чтобы вы в самом деле поняли меня.

— Благодарю, — рассмеялась Беренис, — но вам вовсе незачем чувствовать себя так,
 точно вы стоите перед судьей и даете свидетельские показания.

— Да, вот именно, так примерно я себя и чувствую сейчас. Но позвольте мне еще 
немножко рассказать вам об Эйлин. Это существо любящее, эмоциональное, но в 
духовном отношении она никогда не была и не может быть тем, что мне нужно. Я 
знаю ее хорошо и понимаю ее. И я всегда буду благодарен ей за все, что она 
делала для меня в Филадельфии. Она не покинула меня и поддерживала меня в ущерб 
своей собственной репутации. И вот поэтому и я не покидаю ее, хоть и не могу 
любить ее так, как любил когда-то. Она носит мое имя, живет в моем доме. Она 
считает себя вправе владеть и тем и другим.

Он выжидательно посмотрел на Беренис.

— Вы, конечно, понимаете это? — спросил он.

— Да, да! — воскликнула Беренис. — Конечно, понимаю. И, пожалуйста, не думайте, 
я не собираюсь доставлять ей никаких огорчений. Я пришла к вам совсем не за 
этим.

— Вы очень великодушны, Беви, но вы несправедливы к себе! — сказал Каупервуд. — 
Я хочу, чтобы вы знали, как много вы значите для всего моего будущего. Вы, 
может быть, еще не понимаете этого, но я хочу сказать вам об этом вот сейчас, 
здесь. Не зря я мечтал о вас и не упускал вас из виду в течение восьми лет. Это 
значит, что я люблю вас и люблю крепко.

— Я знаю… — мягко ответила она, глубоко тронутая этим признаньем.

— Все эти восемь лет я видел перед собой идеал. Это были вы.

Он замолчал. Ему хотелось сжать ее в своих объятьях, но что-то словно 
предостерегало его: сейчас этого нельзя. Он сунул руку в карман жилета и 
вытащил тоненький золотой медальон, величиной в серебряный доллар. Он открыл 
медальон и протянул ей. На внутренней стороне был маленький портрет Беренис — 
двенадцатилетняя девочка, тоненькая, хрупкая, высокомерная, сдержанная, 
серьезная — такой же она осталась и теперь.

Беренис взглянула и сразу вспомнила — ведь этот снимок еще того времени, когда 
они жили с матерью в Луисвиле и мать ее была женщиной с положением и со 
средствами. Как это не похоже на то, что сталось с ними теперь! И сколько 
пришлось ей вынести из-за этой перемены! Она смотрела на свою карточку, и 
светлые воспоминания проносились перед ней.

— Откуда у вас эта карточка? — спросила она наконец.

— Я увидел ее на письменном столе у вашей матушки в Луисвиле и взял ее себе. 
Только она, конечно, была не в этой оправе. Это уж я сам сделал потом. — Он 
бережно закрыл крышку медальона и спрятал его в карман. — Вот я и не расстаюсь 
с ней с тех пор. Всегда и везде она со мной!

Беренис улыбнулась.

— Надеюсь, вы ее никому не показываете! Ведь я там совсем еще дитя.

— И дитя это стало моим идеалом. А теперь более чем когда-либо. Конечно, я знал 
немало женщин на своем веку, и мои отношения с ними складывались по-разному. Но 
независимо от этого у меня всегда было более или менее определенное 
представление о том, что мне на самом деле нужно; я всегда мечтал вот о такой 
сильной, отзывчивой, возвышенной девушке, как вы. Думайте обо мне что угодно, 
но судите меня отныне по моим поступкам, а не по словам. Вы сказали: «Я пришла 
к вам, потому что мне кажется, что я вам нужна». И это правда. Да, вы мне нужны.


Она положила руку ему на плечо.

— Я решила, — спокойно промолвила она. — Самое лучшее, что я могу сделать в 
моей жизни, это помочь вам. Но ведь мы… я… никто из нас не имеет возможности 
поступать именно так, как нам хочется. Вы и сами это знаете.

— Еще бы! Но я хочу, чтобы вам было хорошо со мной, и хочу, чтобы и мне было 
хорошо с вами. И, конечно, мне не может быть хорошо, если вы будете 
расстраиваться. Здесь, в Чикаго, особенно теперь, мне нужно быть крайне 
осторожным. И вам тоже. Поэтому нам сейчас надо будет расстаться, и вы 
вернетесь к себе в отель. Но завтра, так около одиннадцати, я надеюсь, вы 
позвоните мне. И тогда мы встретимся и сможем обо всем как следует поговорить. 
Но подождите минутку.

Он взял ее за руку и повел в свою спальню. Закрыв дверь, он подошел к красивому