Но как бы откровенно и чистосердечно ни объясняла Беренис, почему она пришла к 
Каупервуду («Я подумала, что теперь, может быть, я вам действительно нужна… и 
вот решилась!»), в ней все же чувствовался какой-то надлом — она была уязвлена 
жизнью, обществом, и это и толкало ее взять реванш, расквитаться так или иначе 
за все те жестокие обиды, которые ей пришлось испытать в ранней юности. И то, 
что она на самом деле думала и чего Каупервуд, восхищенный ее неожиданной 
близостью, не понимал, можно было формулировать так: «Ты парий — и я тоже. Мир 
пытался сокрушить тебя, а меня он пытался выкинуть из той сферы, к которой я по 
природе своей и по всем чувствам своим должна принадлежать. Ты негодуешь — и я 
тоже. Так давай заключим союз: союз красоты, смелости и ума, но союз 
равноправный, чтобы в нем не было господства ни с той, ни с другой стороны. 
Потому что, если мы не будем относиться друг к другу честно, наш союз 
распадется; между нами не должно быть обмана». Таков, в сущности, был ход ее 
рассуждений, которые столь неожиданно для Каупервуда привели ее к нему.

Но если Каупервуд и угадывал сильную, сложную натуру Беренис, он все же не мог 
угадать течение ее мыслей. И в этот зимний вечер, когда она внезапно вошла к 
нему (цветущая и румяная с мороза), он, глядя на нее, никогда бы не сказал, что 
она все продумала, взвесила и отдает себе полный отчет в своем решении. Да и 
как можно было заподозрить в этом такое юное, веселое, улыбающееся, 
очаровательное существо? И, однако, это было так. Она стояла перед ним, смело 
откинув голову, чуточку волнуясь втайне. В ее отношении к нему не было никакого 
коварства, скорее уж это была любовь, если только желание принадлежать ему и 
быть с ним до конца его дней, — но только на таких вот определенных условиях, — 
можно назвать любовью. С его помощью, рука об руку с ним, она достигнет 
желанной победы, и оба они чистосердечно и любовно будут поддерживать друг 
друга.

Итак, в этот самый вечер Каупервуд, глядя на нее, сказал:

— Но мне все-таки хотелось бы знать, Беви, как это вы вдруг пришли к такому 
неожиданному решению? Как это могло случиться, что вы решились на такой шаг 
сейчас, когда я только что потерпел второе и действительно крупное поражение?

Она спокойно смотрела на него, и сиянье ее синих глаз окутывало его словно 
каким-то теплым туманом, пронизанным солнечными лучами.

— Я думала о вас… и читала о вас в прессе — все эти годы. Вот только прошлое 
воскресенье в Нью-Йорке я прочла о вас целые две страницы в «Сан». И они, 
кажется, помогли мне понять вас немножко лучше.

— Газеты?.. Нет, правда?

— И да и нет. Не руганью, конечно, которою они осыпают вас, но фактами — если 
то, что они собрали и выдают за вашу биографию, это действительно факты. А вы 
правда никогда не любили вашу первую жену?

— Не знаю. Вначале мне казалось, что любил. Но, конечно, я был еще совсем 
мальчишкой, когда женился на ней.

— А теперешнюю вашу жену, миссис Каупервуд?

— Ах, Эйлин? Да! Когда-то я был очень привязан к ней… — неожиданно признался он.
 — Она для меня много сделала, очень много. А я не такой, чтобы забывать добро, 
Беви! И в то время я был влюблен в нее. Сильно влюблен. Но, конечно, я был еще 
очень молод. И в духовном отношении не так требователен. Виновата в этом не 
Эйлин: просто это была ошибка неопытного человека.

— Мне становится немного легче, когда я слышу это от вас. Вы вовсе не такой уж 
безжалостный, каким вас изображают. Но все-таки я намного моложе Эйлин. И мне 
кажется, если бы я была уродом, вряд ли мои духовные качества сколько-нибудь 
заинтересовали бы вас.

Каупервуд усмехнулся.

— Верно! — сказал он. — Не стану оправдываться в том, что я таков, какой я есть.
 Умно уж там или глупо, но я в жизни руковожусь только эгоистическими 
соображениями. Потому что, как мне кажется, человеку, в сущности, больше и 
нечем руководствоваться. Может быть, я ошибаюсь, но мне сдается, что 
большинство из нас поступает именно так. Возможно, что существуют какие-то 
другие интересы, которые стоят выше своих, личных, но когда человек действует 
на пользу себе, он тем самым, как правило, приносит пользу и другим.

— Я, кажется, согласна с этой точкой зрения, — отвечала Беренис.

— Мне хотелось бы, чтобы вы поняли хорошенько одно, Беви, — ласково улыбнувшись,
 продолжал Каупервуд, — это то, что я ничуть не пытаюсь ни преуменьшать, ни 
скрывать ни единой обиды, которую я кому-нибудь причинил. Жизнь идет, человек 
меняется, и огорчения при этом неизбежны. Мне просто хочется рассказать вам,