официальными представителями Лондонской подземной и выговорить для нее 
восемьсот тысяч долларов за отказ от прав на часть полагающейся ей по 
наследству недвижимости. Чикагский суд по делам о завещательных распоряжениях 
должен был подтвердить законность этого соглашения.

Чиновник, определяющий размер налога на наследство, через четыре года после 
смерти Каупервуда оценил оставшееся после него имущество в 11 467 370 долларов 
и 65 центов. Последовал новый процесс, на котором председательствовал судья 
Робертс, — Эйлин требовала, чтобы оценщик пересмотрел свой отчет. Мистер Дэй, 
выступавший от имени Эйлин, заявил, что если судья Севиринг подтвердит 
законность соглашения, достигнутого между нею, Джемисоном и Лондонской 
подземной, останется лишь продать унаследованное ею имущество. Дэй утверждал, 
что оценка имущества явно завышена: коллекция картин никак не стоит четырех 
миллионов, а за всю обстановку в доме не выручить и тысячи долларов.

Вскоре Джемисон обратился к судье Генри, ведавшему делами об опеке над 
недееспособными лицами, с просьбой выдать ему документы, подтверждающие, что 
его права как душеприказчика распространяются и на имущество Каупервуда, 
находящееся в Нью-Йорке. Примерно в это же время Эйлин проиграла дело против 
Джемисона, а судья Севиринг подтвердил законность соглашения, достигнутого 
между нею и Джемисоном через адвокатов: после уплаты долгов она должна была 
получить восемьсот тысяч долларов, а также одну треть личного имущества, 
принадлежащую ей как вдове. В соответствии с этим соглашением Эйлин передала 
исполнителю Каннингхему дом, картинную галерею, конюшню и прочее для продажи с 
аукциона, а Джемисон через четыре года после того как в Чикаго началось дело об 
утверждении завещания Каупервуда, был назначен распорядителем его имущества и в 
Нью-Йорке. Он должен был и имел возможность воспрепятствовать распродаже с 
аукциона имущества Каупервуда в Нью-Йорке, но он этого не сделал. А в картинной 
галерее было триста полотен, оцененных в полтора миллиона долларов, в том числе 
произведения Рембрандта, Гоббемы, Тенирса, Рейсдаля, Гольбейна, Франса Гальса, 
Рубенса, Ван-Дейка, Рейнольдса и Тернера.

Меж тем в Чикаго адвокаты Джемисона, выступая перед судьей Севирингом в суде по 
делам о завещательных распоряжениях, утверждали, что единственный путь избежать 
распродажи имущества по причине несостоятельности — это передать комиссии по 
реорганизации акции Единой транспортной на четыре миллиона четыреста девяносто 
четыре тысячи долларов, с тем чтобы эти акции послужили основой для создания 
новой компании. Адвокаты же Эйлин утверждали, что аукцион в Нью-Йорке был 
подготовлен втихомолку, тайно и без всякой на то санкции суда. В ответ на это 
судья Севиринг заявил, что он не считает себя вправе выносить какие-либо 
постановления, пока обе стороны сами не придут к какому-то соглашению. Таким 
образом, решение дела было отложено на неопределенно долгое время, чтобы 
адвокаты обеих сторон имели возможность договориться.

Итак, опять отсрочки! Отсрочки! Отсрочки!

Иски корпораций! Иски! Иски!

И решения! Решения! Решения!

И суды! Суды! Суды!

Так прошло пять лет, и в конце концов все, что когда-то принадлежало Фрэнку 
Каупервуду, было продано с аукциона. И за все, включая недвижимость, было 
выручено три миллиона шестьсот десять тысяч сто пятьдесят долларов!



75

Пять лет скиталась Эйлин по джунглям закона; суды и судьи, адвокаты и 
корпорации предъявляли своей жертве все новые и новые иски и претензии, — и, 
наконец, ею овладело чувство мучительной безнадежности: что ни делай, куда ни 
кинься, все заранее обречено на провал. В самом деле — чем была ее жизнь в эти 
годы, к чему свелись все ее усилия? Она жила одна, у нее не было настоящих 
друзей, все ее иски — кстати, вполне законные — отклонялись один за другим, и в 
конце концов она поняла, что мечта о величии, которую олицетворял их дворец, 
растаяла, как дым. От былого великолепия остались только восемьсот тысяч 
долларов, принадлежащих лично ей, да третья вдовья часть личной собственности, 
которую она получила после передачи судебному исполнителю Каннингхему дворца, 
картинной галереи и всего прочего и после уплаты долгов. Закон, корпорации, 
судебные исполнители, словно стая голодных волков, преследовали ее по пятам, 
пока не загнали в угол, — и вот ей пришлось расстаться с собственным домом: его 
продадут с молотка, в нем поселятся чужие люди.

Не успела еще Эйлин перебраться на квартиру, которую она присмотрела для себя 
на Мэдисон авеню, а дворец уже наводнили агенты аукционистов — они шныряли 
повсюду, осматривали каждую мелочь и наклеивали на вещи ярлычки с номерами по 
каталогу. Прибыли фургоны за картинами, чтобы отвезти все триста полотен в 
галерею Свободного искусства, на Двадцать третью улицу. Явились коллекционеры —