самое большее через две верну вам все сполна — к тому времени паника, без 
сомнения, уляжется. Когда эти деньги будут возвращены в казначейство, мы 
договоримся и относительно тех пятисот тысяч. Через три месяца, а может быть и 
раньше, я устрою так, что вы сможете покрыть дефицит. Да что говорить, я и 
через две недели смогу это сделать, дайте мне только снова встать на ноги! 
Время — вот все, что мне нужно. Вы не потеряете своих вложений, а когда вернете 
деньги, никто не станет чинить вам неприятностей. Они ни за что не пойдут на 
публичный скандал. Ну, так как же вы намерены поступить, Джордж? Молленхауэр не 
может помешать вам выписать мне чек, так же как я не могу принудить вас к этому.
 Ваша судьба в ваших собственных руках. Говорите же, как вы намерены поступить?

Стинер продолжал раздумывать и колебаться, хотя и был на краю гибели. Он боялся 
действовать, боялся Молленхауэра, боялся Каупервуда, боялся жизни и самого себя.
 Мысль о панике, о грозившей ему катастрофе в его представлении связывалась не 
столько с его имущественным положением, сколько с положением в обществе и в 
политическом мире. Мало есть людей, понимающих, что такое финансовое могущество.
 Мало кто чувствует, что значит держать в своих руках власть над богатством 
других, владеть тем, что является источником жизни общества и средством обмена. 
Но те, кто уразумел это, жаждут богатства уже не ради него самого. Обычно люди 
смотрят на деньги как на средство обеспечить себе известные жизненные удобства, 
но для финансиста деньги — это средство контроля над распределением благ, 
средство к достижению почета, могущества, власти. Именно так, в отличие от 
Стинера, относился к деньгам Каупервуд. Стинер, всегда предоставлявший 
Каупервуду действовать за него, теперь, когда Каупервуд ясно и четко обрисовал 
ему единственный возможный выход из положения, трусил как никогда. Его 
способность рассуждать помрачилась от страха перед угрозой ярости и мести 
Молленхауэра, возможным банкротством Каупервуда и собственной неспособностью 
мужественно встретить беду. Врожденный финансовый талант Каупервуда сейчас уже 
не внушал ему доверия. Очень уж молод этот банкир и недостаточно опытен. 
Молленхауэр старше и богаче. Симпсон и Батлер тоже. Эти люди с их капиталами 
олицетворяли собою необоримую мощь. И кроме того, разве сам Каупервуд не 
признался ему, Стинеру, что он в опасности, что его загнали в тупик? Никакое 
признание не могло бы больше напугать Стинера, но Каупервуд вынужден был его 
сделать, ибо у Стинера не хватало мужества взглянуть опасности прямо в лицо.

Поэтому и в экипаже, по пути в казначейство, Стинер продолжал сидеть бледный, 
пришибленный, не в силах собраться с мыслями, не в силах быстро, отчетливо, 
ясно представить себе свое положение и единственно возможный выход из него. 
Каупервуд вошел в казначейство вместе с ним, чтобы еще раз попытаться 
воздействовать на него.

— Итак, Джордж? — сурово произнес он. — Я жду ответа. Время не терпит. Нам 
нельзя терять ни минуты. Дайте мне деньги, и я быстро выкарабкаюсь из этой 
истории, — идет? Повторяю еще раз: дорога каждая минута. Не поддавайтесь 
запугиванью этих господ. Они ведут игру ради собственной выгоды, — следуйте их 
примеру.

— Я не могу, Фрэнк, — слабым голосом отвечал, наконец, Стинер: воспоминание о 
жестоком и властном лице Молленхауэра заглушало в нем боязнь за собственное 
будущее. — Я должен подумать. Так сразу я не могу. Стробик расстался со мной за 
несколько минут до вашего прихода, и он считает…

— Бог с вами, Джордж! — негодующе воскликнул Каупервуд. — Что вы мне толкуете 
про Стробика! Он-то тут при чем! Подумайте о себе! Подумайте о том, что будет с 
вами! Речь идет о вашей судьбе, а не о судьбе Стробика.

— Я все понимаю, Фрэнк, — упорствовал несчастный Стинер, — но, право, не 
представляю себе, как это сделать. Честное слово! Вы сами говорите, что не 
уверены, удастся ли вам выпутаться из этой истории, а еще триста тысяч 
долларов… это как-никак целых триста тысяч! Нет, Фрэнк. Не могу! Ничего не 
выйдет. Кроме того, мне необходимо сперва поговорить с Молленхауэром.

— Боже мой, что за чушь вы городите! — Каупервуда, наконец, взорвало; злобно, с 
нескрываемым презрением посмотрел он на казначея. — Ладно! Бегите к 
Молленхауэру! Спросите его, как вам половчей перерезать себе горло ради его 
выгоды! Одолжить мне еще триста тысяч долларов — нельзя, а рискнуть пятьюстами 
тысячами, уже взятыми из казначейства, и потерять их — можно. Так я вас понял? 
Ведь вы явно норовите потерять эти деньги, а с ними и все остальное. По-моему, 
вы просто рехнулись. Первое же слово Молленхауэра напугало вас до полусмерти, и 
вы уже готовы все поставить на карту: свое состояние, репутацию, положение! 
Понимаете ли вы, что будет с вами, если я обанкрочусь? Вы попадете под арест. 
Вас посадят за решетку, Джордж, вот и все. А ваш Молленхауэр, который уже успел 
указать вам, чего не следует делать, пальцем не шевельнет для вас, когда вы 
опозоритесь. Вспомните: разве я не помогал вам, а? Разве я до последней минуты 
не вел успешно ваши дела? Что вы вбили себе в голову, хотел бы я знать? Чего вы 
боитесь?

Стинер собрался было привести еще какой-то малоубедительный аргумент, когда в 
кабинет вошел управляющий его канцелярией Альберт Стайерс. Стинер был так 
взволнован, что не сразу его заметил. Каупервуд же фамильярно обратился к нему: