пункт и для большей уверенности телеграфировал еще в несколько мест той округи, 
прося Стинера немедленно вернуться. Несмотря на все это, он отнюдь не был 
уверен, что Стинер успеет приехать вовремя, и не знал, что делать дальше. Ему 
нужна была помощь, безотлагательная помощь из какого угодно источника.

Внезапно у него мелькнула обнадеживающая мысль. Батлер, Молленхауэр и Симпсон — 
крупнейшие акционеры конных железных дорог. Они должны объединиться, чтобы 
поднять цены на бирже и тем самым оградить свои же интересы. Они могут вступить 
в переговоры с такими крупными банками, как «Дрексель и Кь», «Кук» и прочие, и 
настоять, чтобы те поддержали рынок. Они могут повлиять на конъюнктуру, 
совместно скупая акции; при такой поддержке он сумеет продать свои ценные 
бумаги на сумму, которая даст ему возможность обернуться, более того, не 
исключено, что ему удастся сыграть на понижение и неплохо заработать. Это была 
блестящая идея, достойная лучшего применения, и единственным слабым ее местом 
было отсутствие полной уверенности в том, что она осуществима.

Он решил тотчас же ехать к Батлеру, сокрушаясь лишь о том, что придется выдать 
себя и Стинера. Но что поделаешь! Каупервуд сел в экипаж и помчался к Батлеру.

В это время старый подрядчик сидел за обеденным столом. Он не слыхал, как 
газетчики выкликали экстренные выпуски, и еще ничего не знал о грандиозном 
пожаре в Чикаго.

Когда слуга доложил о Каупервуде, Батлер встал и, приветливо улыбаясь, пошел 
ему навстречу.

— Милости просим, присаживайтесь. Что прикажете: чаю или кофе?

— Благодарю вас, — отвечал Каупервуд. — Но я сегодня очень спешу. Мне 
необходимо потолковать с вами несколько минут, затем я должен ехать дальше. Я 
вас долго не задержу.

— Ну что ж, ежели так, я сейчас буду к вашим услугам.

И Батлер вернулся в столовую положить салфетку, которая была заткнута у него за 
воротник. Эйлин, также сидевшая за столом, узнала голос Каупервуда и 
насторожилась. Как бы его повидать? Что привело его к отцу в столь неурочный 
час? Ей неловко было тут же встать из-за стола, но она надеялась до ухода 
Каупервуда успеть перекинуться с ним словечком. Каупервуд думал о ней даже 
сейчас, когда над ним вот-вот могла разразиться гроза, как думал и о жене и о 
многом другом. Если он не избегнет краха, тяжело придется всем, кто с ним 
связан. Он не мог сказать, во что все это выльется, ведь пока тучи еще только 
застилали горизонт. Каупервуд снова и снова напряженно обдумывал положение, 
продолжая сохранять полное спокойствие духа. Спокойными оставались и его 
классически правильные черты, только глаза ярче обычного сияли холодным, 
стальным блеском.

— Итак, я слушаю, — сказал Батлер, возвращаясь. Лицо его выражало полное 
довольство судьбой и всем миром. — Что у вас приключилось? Надеюсь, ничего 
серьезного? Слишком уж сегодня хороший день!

— Я и сам надеюсь, что ничего особенно серьезного, — отвечал Каупервуд.

— Но все же мне необходимо с вами поговорить. Не лучше ли подняться к вам в 
кабинет?

— Я это как раз хотел предложить, — отозвался Батлер. — Да, кстати, и сигары у 
меня наверху.

Они пошли к лестнице, Батлер впереди, Каупервуд — следом за ним; когда старый 
подрядчик стал подниматься наверх, из столовой, шурша шелковым платьем, вышла 
Эйлин. Ее великолепные волосы, зачесанные кверху со лба и с затылка, сплетались 
на макушке, образуя причудливую золотисто-рыжую корону. Лицо ее пылало, а 
оголенные руки и плечи, выступая из темно-красного платья, казались 
ослепительно белыми. Она сразу почувствовала что-то неладное.

— А, мистер Каупервуд, как поживаете? — воскликнула она, протягивая ему руку, 
меж тем как ее отец продолжал подниматься по лестнице.

Она старалась задержать Фрэнка, чтобы перекинуться с ним несколькими словами, и 
ее развязно-небрежная манера обращения предназначалась для окружающих.

— Что случилось, дорогой? — прошептала она, когда отец уже был на верхней 
площадке. — У тебя озабоченный вид.

— Надеюсь, ничего страшного, девочка, — отвечал он. — Чикаго горит, и завтра 
здесь поднимется невероятная суматоха. Мне нужно поговорить с твоим отцом.

Она успела только произнести сочувственное и испуганное «ой!», а Каупервуд, 
высвободив руку, последовал за ее отцом. Еще раз сжав его локоть, Эйлин прошла