— И вы это знаете.

— Мне нужно, чтобы вы были расположены ко мне, — продолжал он тем же тоном. — 
Мне нужен человек, с которым я мог бы говорить откровенно. Раньше я об этом не 
думал, но теперь мне это необходимо. Вы не знаете, как вы прелестны!

— Не надо, — перебила его Эйлин. — Я не должна… Боже мой, что я делаю.

Она увидела приближавшегося к ней молодого человека и продолжала:

— Я должна извиниться перед ним. Этот танец был обещан ему.

Каупервуд понял и отошел. Ему стало жарко, нервы его были напряжены. Он понимал,
 что совершил — или по крайней мере задумал — вероломный поступок. Согласно 
кодексу общественной морали, он не имел права на такое поведение. Оно 
противоречило раз и навсегда установленным нормам, как их понимали все вокруг — 
ее отец, например, или его родители, или любой представитель их среды. Как бы 
часто ни нарушались тайком эти нормы, они всегда оставались в силе. Однажды, 
еще в школе, кто-то из его соучеников, когда речь зашла о человеке, погубившем 
девушку, изрек:

— Так не поступают!

Как бы там ни было, но после всего происшедшего образ Эйлин неотступно стоял 
перед ним. И хотя ему тотчас пришло на ум, что эта история может до крайности 
запутать его общественное и финансовое положение, он все же с каким-то странным 
интересом следил за тем, как сам умышленно, планомерно, хуже того — с восторгом 
разжигал в себе пламя страсти. Раздувать огонь, который может со временем 
уничтожить его самого, — и делать это искусно и преднамеренно!

Эйлин, скучая, играла веером и слушала, что говорит ей молодой черноволосый 
студент-юрист с тонким лицом. Завидев вдали Нору, она попросила у него 
извинения и подошла к сестре.

— Ах, Эйлин! — воскликнула Нора. — Я повсюду искала тебя. Где ты пропадала?

— Танцевала, конечно. Где же еще, по-твоему, могла я быть? Разве ты не видела 
меня в зале?

— Нет, не видела, — недовольным тоном отвечала Нора, словно речь шла о чем-то 
очень важном. — А ты долго еще думаешь оставаться здесь?

— До конца, вероятно. Впрочем, там видно будет.

— Оуэн сказал, что в двенадцать уедет домой.

— Ну и что ж такого! Меня кто-нибудь проводит. Тебе весело?

— Очень! Ах, что я тебе расскажу! Во время последнего танца я наступила одной 
даме на платье. Как она обозлилась! И какой взгляд бросила на меня!

— Ну, ничего, милочка, не бойся, она тебя не съест. Куда ты сейчас идешь?

Эйлин всегда говорила с сестрой несколько покровительственным тоном.

— Хочу разыскать Кэлема. Он должен танцевать со мной в следующем туре. Я знаю, 
что у него на уме: он хочет ускользнуть от меня, но это ему не удастся!

Эйлин улыбнулась. Нора была прелестна. К тому же она такая умница! Что бы она 
подумала, если бы все узнала? Эйлин обернулась — четвертый кавалер разыскивал 
ее. Она тотчас начала весело болтать с ним, памятуя, что должна держать себя 
непринужденно. Но в ушах ее неизменно звучал все тот же ребром поставленный 
вопрос: «Я вам нравлюсь?» — и ее неуверенный, но правдивый ответ: «Да, 
конечно!»



19

Развитие страсти — явление своеобразное. У людей большого интеллекта, а также у 
натур утонченных страсть нередко начинается с восхищения известными 
достоинствами своего будущего предмета, впрочем, все же воспринимаемыми с 
бесконечными оговорками. Эгоист, человек, живущий рассудком, весьма мало 
поступаясь своим «я», сам требует очень многого. Тем не менее человеку, 
любящему жизнь, — будь то мужчина или женщина, — гармоническое соприкосновение 
с такой эгоистической натурой сулит очень многое.

Каупервуд от рождения был прежде всего рассудочным эгоистом, хотя к этим его 
свойствам в значительной мере примешивалось благожелательное и либеральное 
отношение к людям. Эгоизм и преобладание умственных интересов, думается нам,