Время от восьми до девяти вечера Эйлин провела перед зеркалом, размышляя о том, 
что ей надеть, и лишь в четверть десятого была, наконец, совсем готова. Ее 
платяной шкаф — весьма обширный и громоздкий — был снабжен двумя высокими 
зеркалами, третье было вделано в дверь гардеробной. Эйлин стояла перед этим 
зеркалом, смотрела на свои обнаженные руки и плечи, на свою стройную фигуру, 
задумчиво рассматривала то ямочку на левом плече, то подвязки с гранатами и 
серебряными застежками в виде сердечек, на которых она сегодня остановила свой 
выбор. Корсет вначале не удавалось затянуть достаточно туго, и Эйлин сердилась 
на свою горничную Кетлин Келли. Потом все ее внимание поглотила прическа, и она 
немало повозилась, прежде чем решила окончательно, как уложить волосы. Эйлин 
подвела брови, слегка взбила волосы — пусть лежат свободно и оттеняют лоб. 
Маникюрными ножницами она нарезала кружочки из черного пластыря и стала 
прилеплять их на щеки. Наконец был найден нужный размер мушки и подходящее 
место. Она поворачивала голову из стороны в сторону, оценивая общий эффект от 
прически, подведенных бровей, плеч с ямочками и мушки. О, если бы сейчас ее 
видел какой-нибудь мужчина! Но кто? Эта мысль, словно испуганная мышка, 
проворно юркнула назад в нору. Несмотря на всю решительность своего характера, 
Эйлин страшилась мысли о нем, единственном, о ее мужчине.

Затем она занялась выбором платья. Кетлин разложила перед нею целых пять; Эйлин 
лишь недавно познала радость и гордость, доставляемые этими вещами, и, с 
разрешения отца и матери, вся отдалась нарядам. Она долго осматривала 
золотисто-желтое шелковое платье с бретелями из кремовых кружев и шлейфом, 
расшитым таинственно поблескивавшими гранатами, но отложила его в сторону. 
Затем принялась с удовольствием разглядывать шелковое платье в белую и черную 
полоску, которые, сливаясь, создавали прелестный серый тон, но, как ни велик 
был соблазн, все же в конце концов отказалась и от него. Среди разложенных 
перед нею туалетов было платье каштанового цвета с лифом и оборками из белого 
шелка, еще одно из роскошного кремового атласа и, наконец, черное с блестками, 
на котором Эйлин и остановила свой выбор. Правда, сначала она еще примерила 
кремовое атласное, думая, что вряд ли найдет более подходящее, но оказалось, 
что ее подведенные брови и мушка не гармонируют с ним. Тогда она надела черное 
шелковое с серебристо-красной чешуей, и — о радость! — оно сразу рассеяло все 
ее сомнения. Серебристый тюль, кокетливо драпировавший бедра, сразу пленил ее. 
Тюлевая отделка тогда только начинала входить в моду; еще не признанная более 
консервативными модницами, она приводила в восторг Эйлин. Трепет пробежал по ее 
телу от шелеста этого черного наряда, она выпрямилась и слегка запрокинула 
голову; платье на ней сидело прекрасно. А когда Кетлин, по ее требованию, еще 
туже затянула корсет, она приподняла шлейф, перекинула его через руку и снова 
осмотрела себя в зеркале. Чего-то все-таки недоставало. Ну, конечно! Надо 
что-нибудь надеть на шею. Красные кораллы? Они выглядели слишком просто. Нитку 
жемчуга? Тоже не подходит. У нее имелось еще ожерелье из миниатюрных камей, 
оправленных в серебро, — подарок матери, — и бриллиантовое колье, собственно 
принадлежавшее миссис Батлер, но ни то, ни другое не шло к ее туалету. Наконец 
она вспомнила о своем ожерелье из темного янтаря, никогда ей особенно не 
нравившемся, и — ах, до чего же кстати оно пришлось! Каким нежным, гладким и 
белым казался ее подбородок на этом фоне! Она с довольным видом провела рукой 
по шее, велела подать себе черную кружевную мантилью и надела длинный доломан 
из черного шелка на красной подкладке — туалет был закончен.

Бальный зал к ее приходу был уже полон. Молодые люди и девушки, которых там 
увидела Эйлин, показались ей очень интересными; ее тотчас же обступили 
поклонники. Наиболее предприимчивые и смелые из этих молодых людей сразу 
почувствовали, что в этой девушке таится какой-то страстный призыв, жгучая 
радость существования. Они окружили ее, как голодные мухи слетаются на мед.

Но когда ее список кавалеров начал быстро заполняться, у нее мелькнула мысль, 
что скоро не останется ни одного танца для мистера Каупервуда, если он пожелает 
танцевать с нею.

Каупервуд, встречая последних гостей, размышлял о том, какая тонкая и сложная 
штука взаимоотношения полов. Два пола! Он не был уверен, что этими 
взаимоотношениями управляет какой-нибудь закон. По сравнению с Эйлин Батлер его 
жена казалась бесцветной и явно немолодой, а когда он сам станет на десять лет 
старше, она будет и вовсе стара.

— О да, Элсуорту очень удались эти два дома, он даже превзошел наши ожидания! — 
говорил Каупервуд молодому банкиру Генри Хэйл-Сэндерсону. — Правда, его задачу 
облегчала возможность сочетать их между собой, но с моим ему пришлось, конечно, 
труднее, он ведь более скромных размеров. Отцовский дом просторнее. Я уже и так 
говорю, что Элсуорт поселил меня в пристройке!

Старый Каупервуд с приятелями удалился в столовую своего великолепного дома, 
радуясь возможности скрыться от толпы гостей. Фрэнку пришлось заменить его, да 
он и сам этого хотел. Теперь ему, может быть, удастся потанцевать с Эйлин. Жена 
не большая охотница до танцев, но надо будет разок пригласить и ее. Воя там ему 
улыбается миссис Сенека Дэвис — и Эйлин тоже. Черт возьми, как она хороша! Что 
за девушка!