поставил об этом в известность Третий национальный банк, а следовательно, об 
этом узнал и помощник кассира Каупервуд. Он рассказал все жене, а через нее это 
дошло до Фрэнка; его ясные большие глаза загорелись. Почему, спрашивал он себя, 
отец не воспользуется случаем и не приобретет облигации Техасской республики 
лично для себя. Ведь сам же он говорил, что Гранд и еще человека три-четыре 
нажили на этом тысяч по сто. Надо думать, что он считал это не вполне законным, 
хотя и противозаконного тут, собственно, ничего не было. Почему бы не 
вознаградить себя за такую неофициальную осведомленность? Фрэнк решил, что его 
отец не в меру честен, не в меру осмотрителен, — когда он сам вырастет, 
сделается биржевиком, банкиром и финансистом, то уж, конечно, не упустит такого 
случая.

Как раз в те дни к Каупервудам приехал родственник, никогда раньше их не 
посещавший, Сенека Дэвис, брат миссис Каупервуд, белолицый, румяный и 
голубоглазый здоровяк, ростом в пять футов и девять дюймов, крепкий, круглый, с 
круглой же головой и блестящей лысиной, обрамленной курчавыми остатками 
золотисто-рыжих волос. Одевался он весьма элегантно, тщательно соблюдая моду — 
жилет в цветочках, длинный серый сюртук и цилиндр (неотъемлемая принадлежность 
преуспевающего человека). Фрэнк пленился им с первого взгляда. Мистер Дэвис был 
плантатором и владел большим ранчо на Кубе; он рассказывал мальчику о жизни на 
острове — о мятежах, засадах, яростных схватках с мачете в руках на его 
собственной плантации и о множестве других интересных вещей. Он привез с собой 
целую коллекцию индейских диковинок, много денег и нескольких невольников. Один 
из них — Мануэль, высокий и тощий негр — неотлучно находился при нем как бы в 
качестве его адъютанта и телохранителя. Мистер Дэвис экспортировал со своих 
плантаций сахар-сырец, который сгружали в Южной гавани Филадельфии. Дядя 
очаровал Фрэнка своей простодушной жизнерадостностью, казавшейся в этой 
спокойной и сдержанной семье даже несколько грубоватой и развязной.

Нагрянув в воскресенье под вечер, нежданно и негаданно, дядя поверг всю семью в 
радостное изумление.

— Да что ж это такое, сестрица! — вскричал он, едва завидев миссис Каупервуд. — 
Ты ни капельки не потолстела. А я-то думал, когда ты выходила замуж за своего 
почтенного Генри, что тебя разнесет, как твоего братца. Нет, вы только 
посмотрите! Клянусь честью, она и пяти фунтов не весит.

И, обхватив Нэнси-Арабеллу за талию, он подкинул ее к вящему удивлению детей, 
не привыкших к столь бесцеремонному обращению с их матерью.

Генри Каупервуд был очень доволен и польщен приездом богатого родственника: 
пятнадцать лет назад, когда он был молодоженом, Сенека Дэвис просто не 
удостаивал его вниманием.

— Вы только взгляните на этих маленьких горожан, — шумел дядя, — рожицы точно 
мелом вымазанные. Вот бы им приехать на мое ранчо подзагореть немножко. 
Восковые куклы да и только. — С этими словами он ущипнул за щеку пятилетнюю 
Анну-Аделаиду. — Надо сказать, Генри, вы тут недурно устроились, — продолжал он,
 критическим взглядом окидывая гостиную ничем не примечательного трехэтажного 
дома.

Комната эта, размером двадцать футов на двадцать четыре, отделанная панелями 
под вишневое дерево и обставленная новым гарнитуром в стиле Шератона, выглядела 
несколько необычно, но в общем приятно. Когда Генри Каупервуд стал помощником 
кассира, он выписал из Европы фортепиано — большая роскошь по тогдашним 
понятиям. Комнату украшали и другие редкие вещи: газовая люстра, аквариум с 
золотыми рыбками, несколько прекрасно отполированных раковин причудливой формы 
и мраморный купидон с корзиной цветов в руках. Стояло лето, в распахнутые окна 
заглядывали, радуя взор, деревья, осенявшие своими кронами кирпичные тротуары. 
Дядя Сенека не торопясь вышел во двор.

— Весьма приятный уголок, — заметил он, стоя под развесистым вязом и оглядывая 
дворик, частично вымощенный кирпичом и обнесенный кирпичной же оградой, по 
которой вился дикий виноград. — А где же у вас гамак? Неужели вы летом не 
вешаете здесь гамака? В Сен-Педро у меня их штук шесть или семь на веранде.

— Мы как-то не подумали о гамаке, ведь кругом соседи. Но это было бы премило, — 
отвечала миссис Каупервуд. — Завтра же попрошу Генри его купить.

— Я привез с собой несколько штук. Они у меня в сундуке в гостинице. Мои 
чернокожие на Кубе сами плетут их. Я вам завтра утром пришлю один с Мануэлем.

Он сорвал листик винограда, подергал ухо Эдварда, пообещал Джозефу, младшему из 
мальчиков, индейский томагавк и вернулся в дом.

— Вот этот мальчонка мне нравится, — сказал он немного погодя и положил руку на 
плечо Фрэнка. — Как его полное имя, Генри?

— Фрэнк Алджернон.