востребовано на полтора миллиона вкладов, и они оказались вынужденными тут же 
прекратить платежи. По слухам, вина за банкротство этой компании ложилась на 
правление Центральной Тихоокеанской железной дороги, возглавляемое Коллисом 
Хантингтоном, и линии Чезапик — Огайо. Упорный натиск вкладчиков долго 
выдерживало Акционерное кредитное общество. Сообщения о новых крахах в 
Нью-Йорке непрерывно увеличивали панику, благоприятствовавшую Каупервуду; он 
все продавал по еще сравнительно высоким ценам и покупал уже по значительно 
более низким. К полудню он выяснил, что у него очистилось сто тысяч долларов. К 
трем часам эта сумма возросла втрое. Конец дня от трех до семи он потратил на 
подсчеты и приведение в порядок дел, а от семи до часу ночи (не успев даже 
пообедать) занимался собиранием сведений и подготовкой к завтрашнему дню. В 
субботу Каупервуд действовал с не меньшей энергией, в воскресенье снова 
подсчитывал, а в понедельник с самого утра уже был на бирже. В полдень 
выяснилось окончательно, что он (даже если вычесть известные убытки и 
сомнительные суммы) стал миллионером. Теперь перед ним открывалось блестящее 
будущее.

Сидя в конце дня за своим письменным столом и глядя в окно на Третью улицу, по 
которой все еще сновали биржевики, рассыльные и взволнованные вкладчики, он 
решил, что для него настала пора покинуть Филадельфию. Маклерское дело ни здесь,
 ни в каком-либо другом городе больше его не интересовало. Эта паника и 
воспоминания о катастрофе, случившейся два года назад, излечили Каупервуда как 
от любви к биржевой игре, так и от любви к Филадельфии. После долгих счастливых 
лет он был одно время очень несчастен в этом городе, а клеймо арестанта 
навсегда закрывало ему здесь доступ в те круги, куда он хотел проникнуть. 
Теперь, когда его репутация дельца была восстановлена, когда он был помилован 
за преступление, которого не совершал (Каупервуд надеялся, что все в это верят),
 ему не оставалось ничего другого, как покинуть Филадельфию и пуститься на 
поиски нового поля деятельности.

«Если все обойдется, — говорил он себе, — то надо поставить точку. Я уеду на 
Запад и займусь совсем другим делом». Он уже думал о конных железных дорогах, о 
спекуляциях земельными участками, о крупных индустриальных предприятиях и даже 
о разработке рудников, конечно, на вполне законном основании.

«Мне преподан хороший урок, — подумал он, вставая и собираясь уходить.

— Я так же богат, как прежде, а времени потеряно немного. Один раз меня поймали 
в капкан, больше этого не случится».

Он вел переговоры с Уингейтом о продлении сотрудничества на прежних началах, 
искренне намеревался отдаться этому со всей присущей ему энергией, но в мозгу у 
него то и дело вставала радостная мысль:

«Я миллионер, я свободный человек. Мне тридцать шесть лет, и передо мной еще 
долгая жизнь».

С этой мыслью он пошел к Эйлин, чтобы вместе с нею помечтать о будущем.


Всего три месяца спустя поезд, мчавшийся по горам Пенсильвании и равнинам Огайо 
и Индианы, вез на Запад миллионера, который, несмотря на свою молодость, 
богатство и отличное здоровье, серьезно и несколько скептически думал о том, 
что его ожидает. После долгих всесторонних размышлений он пришел к выводу, что 
Запад изобилует разнообразными возможностями. Он внимательно изучал сводки 
нью-йоркской расчетной палаты, а также балансы банков, следил за тем, куда 
перемещается золото, и убедился, наконец, что оно в огромных количествах течет 
в Чикаго. Каупервуд был недюжинным знатоком финансов и понимал, что значит 
направление золотого потока. Там, куда он течет, процветает деловая жизнь, там 
все кипит, все находится в состоянии непрерывного роста. Теперь он хотел 
собственными глазами увидеть, чего можно ждать от Запада.

Через два года после того, как в Дулуте метеором блеснул молодой финансист, а 
деловой мир Чикаго стал свидетелем первых шагов оптовой зерновой конторы «Фрэнк 
Каупервуд и Кь», занявшейся сбытом колоссальных запасов производимой Западом 
пшеницы, миссис Каупервуд, по-прежнему проживавшая в Филадельфии, не поднимая 
излишнего шума и, видимо, по собственному желанию, дала мужу развод. Время 
милостиво обошлось с нею. Ее материальное положение, недавно столь плачевное, 
поправилось, и она вновь жила в Западном квартале, по соседству с одной из 
своих сестер, в удобном и красивом особняке, типичном для буржуазии средней 
руки. Теперь она опять стала очень набожной. Ее дети — Фрэнк и Лилиан — учились 
в частной школе, а по вечерам возвращались домой к матери. Большинство 
хозяйственных обязанностей выполнял старый негр Симс. По воскресеньям Лилиан 
обычно навещали старики Каупервуды; материальные затруднения и для них остались 
позади, но оба они выглядели какими-то смирными и утомленными, — ветер больше 
не надувал паруса корабля их некогда столь счастливой жизни. У 
Каупервуда-старшего было достаточно денег, чтобы не тянуть лямку мелкого 
служащего, но не было больше желания выдвинуться в обществе. Он сделался старым,
 вялым и ко всему безразличным. Вспоминая почет и оживление, которое царило 
вокруг него в прежние годы, он чувствовал себя так, словно стал совсем другим