партии определенных ценных бумаг, то про него говорили, что он «нагрузился до 
отказа». Когда он начинал продавать, это значило, что он «реализует» свой барыш,
 если же его маржа [Note6 - разница между номинальной стоимостью ценной бумаги 
и ценой, которую запрашивает маклер] иссякала, — он «прогорал». «Медведем» 
назывался биржевик, продававший акции, которых у него по большей части не было 
в наличии, с расчетом на их падение, чтобы тогда по дешевке закупить их и 
покрыть свои запродажные сделки. Покуда он продавал бумаги, не имея их, он 
считался «пустым»; если же он покупал акции, чтобы удовлетворить клиента и 
положить в карман прибыль или с целью избежать убытка от непредвиденного 
повышения курсов, то на биржевом жаргоне говорили, что он «покрывается». Когда 
обнаруживалось, что он не может достать акций, чтобы вернуть их тем, у кого он 
их раньше занял для выполнения заказа, он оказывался «загнанным в угол». Тогда 
ему приходилось покрывать свою задолженность по ценам, назначенным лицами, 
которым он и другие «пустые» маклеры запродали ценности.

В первое время Фрэнка забавлял таинственный вид и выражение всезнайства, 
свойственное молодым маклерам. Они были так искренне и так нелепо подозрительны.
 Более опытные их коллеги, как правило, оставались непроницаемы. Они 
разыгрывали равнодушие и нерешительность, но сами, как хищные рыбы, 
высматривали соблазнительную добычу. Мгновение, и возможность упущена: кто-то 
другой воспользовался ею. Каждый из них не выпускал из рук маленького блокнота. 
У каждого была своя манера подмигивать, своя характерная поза или жест, 
означавшие: «Идет. Я беру». Иногда казалось, что они почти не подтверждают 
своих продаж или покупок, — они ведь так хорошо знали друг друга. Но это только 
казалось. Когда на бирже почему-либо царило оживление, там толпилось куда 
больше биржевиков и их агентов, чем в дни, когда биржа работала вяло и в делах 
наблюдался застой. Удар гонга в десять часов утра возвещал начало операций, и 
когда намечалось заметное повышение или понижение акций одной или нескольких 
компаний, там можно было наблюдать любопытную картину. Человек пятьдесят, а то 
и сто сразу кричали, размахивали руками, метались как угорелые из стороны в 
сторону, стараясь извлечь выгоду из предлагаемых или требуемых бумаг.

— Даю пять восьмых за пятьсот штук «П» и «У»! — выкликал маклер — Райверс, 
Каупервуд или кто-нибудь другой.

— Пятьсот по три четверти! — кричал в ответ агент, получивший указание 
продавать по этой цене или игравший на понижение, в надежде позднее купить 
нужные акции и выполнить полученный заказ да еще кое-что подработать на разнице.


Если акций по этой цене на бирже было много, то покупатель, Райверс к примеру, 
стоял на своих «пяти восьмых». Заметив, однако, что спрос на интересующие его 
бумаги возрастает, он платил за них и «три четверти». Если профессиональные 
биржевики подозревали, что Райверс получил заказ на крупную партию тех или иных 
акций, они всячески старались забежать вперед и купить их до него хотя бы по 
«три четверти», в расчете затем продать их ему с небольшой наценкой. Эти 
профессионалы были, конечно, тонкими психологами. Их успех зависел от 
способности угадать, имеет ли тот или иной маклер, представляющий какого-нибудь 
крупного дельца вроде Тая, достаточно большой заказ, чтобы воздействовать на 
рынок и дать им возможность «обернуться», как они выражались, с барышом, прежде 
чем он кончит свои закупки. Так коршун настороженно выжидает случая вырвать 
добычу из когтей соперника.

Четыре, пять, десять, пятнадцать, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят человек, 
а временами и вся толпа, пытались использовать повышение той или иной бумаги, 
предлагая или покупая ее; в таких случаях поднималась невообразимая суета, и 
шум становился оглушительным. Отдельные группы продолжали заниматься 
куплей-продажей других бумаг, но подавляющее большинство бросало все свои дела, 
чтобы не упустить выгодного случая. Более молодые маклеры и клерки, горя 
желанием охватить все разом и обернуть в свою пользу падение или повышение 
ценностей, носились взад и вперед, возбужденно жестикулировали и обменивались 
знаками, подымая кверху условленное число пальцев. Искаженные лица выставлялись 
из-за чужих плеч, из-под чужих рук. Все как-то странно кривлялись — сознательно 
или бессознательно. Стоило кому-нибудь высказать намерение купить или продать 
бумаги по сулившей прибыль цене, как он уже оказывался втянутым в сплошной 
круговорот рук, плеч и голов. Вначале все это — вернее, внешняя сторона всего 
этого очень занимала молодого Каупервуда, так как он любил толпу, любил 
оживление; но вскоре живописность и драматизм сцен, в которых он сам принимал 
участие, померкли для него, и он начал уяснять себе внутренний смысл всего 
происходящего. Покупка и продажа акций были искусством, тонким мастерством, 
чуть ли не психической эмоцией. Подозрительность, целеустремленность, чутье — 
вот что нужно было для успеха.

По прошествии некоторого времени он уже стал задаваться вопросом: кто же, 
собственно, больше всего на этом наживается? Маклеры? Ничего подобного! Кое-кто 
из них, правда, неплохо зарабатывал, но все они, — и Фрэнк скоро понял это, — 
словно стая голодных чаек или буревестников налетали с подветренной стороны, 
алчно выслеживая неосторожную рыбу. За их спиной стояли другие — люди 
неистощимого коварства, пронырливые умы. Крупные капиталисты, чьи предприятия и 
богатства олицетворялись этими акциями. Это они проектировали и строили