отзвук былой страстной любви… Но он уже сел за письменный стол, и мысли его 
были заняты другим.

Лилиан снова до боли ощутила ложность своего положения. Как все это грустно и 
как безнадежно! Что же ей делать дальше? И как намерен поступить Фрэнк? 
Внутренняя дрожь сотрясала Лилиан, но вялая, безвольная натура заставляла ее 
сдерживаться и молчать — зачем отнимать у него время? О чем говорить? Все равно 
ничего путного из этих разговоров не выйдет. Он больше не любит ее — и этим все 
сказано. Ничто на свете, даже эта трагедия, не соединит их снова. Он любит 
другую женщину — Эйлин, и ему безразличны тревожные мысли жены, ее страхи, ее 
скорбь и отчаяние. В страстном желании видеть его свободным он способен был 
усмотреть намек на то, что он виновен, сомнение в его правоте, неодобрение его 
действий! Она на миг отвернулась, а он встал и направился к двери.

— Я вернусь через несколько минут, — сказал он. — Ребятишки дома?

— Да, они в детской, — тихо отвечала она, растерянная и подавленная.

«Ах, Фрэнк!» — чуть было не сорвалось у нее, но, прежде чем она успела раскрыть 
рот, он уже сбежал по лестнице и скрылся. Лилиан вернулась к столу, прикрывая 
рукой дрожащие губы. Глаза ее подернулись дымкой глубокой грусти. Неужели, 
думалось ей, жизнь могла обернуться так печально, а любовь так окончательно, 
так бесповоротно угаснуть? Ведь десять лет назад… Нет, зачем бередить душу 
воспоминаниями? Значит, это возможно, и никакие размышления тут не помогут. Уже 
второй раз жизнь ее рассыпается прахом. Первый муж умер, а второй изменил, 
полюбил другую, и вдобавок ему еще грозит тюрьма. Почему на нее обрушиваются 
все эти несчастья? Неужели она такая дурная женщина? Что ей теперь делать? К 
кому обратиться? Она не представляла себе, на какой срок может быть осужден 
Фрэнк. На год? Или на пять лет, как пишут газеты? О боже! За пять лет дети 
позабудут отца. Она прижала руку ко лбу, где ощущала тупую боль. Лилиан 
пыталась мысленно проникнуть в будущее, но сейчас голова ее была пуста. И вдруг,
 помимо воли, грудь ее бурно заколыхалась, резкие болезненные спазмы сжали ей 
горло, глаза начало жечь, и она разразилась судорожными, горестными, 
безутешными рыданиями почти без слез. Сперва она не могла овладеть собой и 
стояла, вздрагивая всем телом, но постепенно глухая боль начала стихать, и 
Лилиан снова стала такой же, какой была прежде.

«Зачем плакать? — с необычайной страстностью вдруг спросила она себя. — К чему 
сокрушаться так бурно и тщетно? Разве это поможет?»

Но, несмотря на столь мудрые философские увещевания, она все еще слышала 
отголоски бури, потрясшей ее душу. «Зачем плакать?» Она могла с таким же 
успехом сказать: «Как же мне не плакать?» — могла, но не хотела. Вопреки разуму 
и логике она знала, что эта буря не пронеслась мимо, что тучи сгустились, 
нависли над нею и гроза еще грянет с новой силой.



50

Приход Стеджера с известием, что шериф не станет ничего предпринимать до 
понедельника, когда Каупервуд должен будет сам явиться к нему, несколько 
разрядил атмосферу. Такая отсрочка давала возможность все обдумать не торопясь 
и уладить кое-какие домашние дела. Каупервуд как можно мягче сообщил обо всем 
родителям, переговорил с отцом и братьями о необходимости безотлагательно 
подготовиться к переезду в более скромное жилище. Они совместно обсудили кучу 
разных второстепенных подробностей — ведь рушилось очень большое хозяйство; 
кроме того, Каупервуд не раз совещался со Стеджером и нанес визиты Дэвисону, 
Эвери Стоуну (представителю фирмы «Джей Кук и Кь»), Джорджу Уотермену (прежний 
хозяин Каупервуда Генри Уотермен уже умер), бывшему казначею штата 
Ван-Ностренду, после выборов больше не занимавшему этот пост, и многим другим 
лицам; словом, хлопот было немало. Раз уж на самом деле приходилось садиться в 
тюрьму, он хотел, чтобы его друзья-финансисты объединились и походатайствовали 
за него перед губернатором. Поводом для такого ходатайства и его отправной 
точкой должно было служить «особое мнение» двух членов верховного суда. 
Каупервуд хотел, чтобы Стеджер проследил за этим, а сам он, не щадя сил, спешил 
повидаться со всеми, кто мог бы оказаться ему полезен, в том числе с Эдвардом 
Таем, который по-прежнему имел контору на Третьей улице, Ньютоном Таргулом, 
Артуром Райверсом, Джозефом Зиммерменом, «текстильным королем», который теперь 
стал миллионером, судьей Китченом, Тэренсом Рэлихеном, бывшим представителем 
финансовых кругов в Гаррисберге, и множеством других.

Рэлихена Каупервуд попросил связаться с газетами и постараться настроить их так,
 чтобы они начали кампанию за его освобождение, а Уолтера Ли — организовать 
сбор подписей под петицией к губернатору о помиловании. Предполагалось, что эту 
петицию подпишут все крупные финансисты и другие видные люди. Ли, так же, как 
Рэлихен и многие другие, охотно обещал ему свое содействие.

Больше предпринимать было, в сущности, нечего, оставалось еще только урывками 
встречаться с Эйлин, что среди всех хлопот и спешных дел порою казалось