об этом, мистер Батлер, только потому, что, если бы не ваш гнев из-за Эйлин, я 
уверен, вы так не ополчились бы на меня. Мне известно, что вы получили 
анонимное письмо и в тот же день затребовали у меня свой вклад. После этого я 
из разных источников узнал, что вы очень восстановлены против меня, и я могу об 
этом лишь сожалеть. Я не виновен в растрате шестидесяти тысяч долларов, и вы 
это знаете. Я ничего не злоумышлял. Я не предвидел банкротства, когда 
воспользовался для своей надобности этими сертификатами, и если бы от меня 
одновременно не потребовали покрытия ряда других ссуд, я продолжал бы свое дело 
до конца месяца и к первому числу, как всегда, сдал бы сертификаты в 
амортизационный фонд. Я очень ценил ваше расположение ко мне, и мне больно было 
его утратить. Вот все, что я хотел вам сказать.

Батлер смотрел на Каупервуда задумчивым, испытующим взглядом. В этом человеке, 
думал он, есть хорошие качества, но как же велико в нем и неосознанное злое 
начало. Батлер прекрасно знал и о том, как Каупервуд получил чек, и о многих 
других подробностях этого дела. А сейчас Каупервуд ловчил так же, как в тот 
вечер, после известия о пожаре. Нет, он попросту хитер, расчетлив и бессердечен.


— Я не буду давать вам никаких обещаний, — заявил Батлер. — Скажите мне, где 
моя дочь, и я обдумаю этот вопрос. После всего происшедшего у вас нет оснований 
рассчитывать на меня, никаких одолжений вы с моей стороны ожидать не можете. Но 
я все-таки подумаю.

— Это меня вполне удовлетворяет, — отвечал Каупервуд. — На большее я не вправе 
рассчитывать. Но поговорим об Эйлин. Вы продолжаете настаивать на ее отъезде из 
Филадельфии?

— Нет, если она вернется домой и будет вести себя благопристойно. Но тому, что 
было между вами, необходимо положить конец. Эйлин позорит семью и губит свою 
душу. То же самое можно сказать и о вас. Когда вы будете свободным человеком, 
мы встретимся и побеседуем. Больше я ничего не обещаю.

Каупервуд, довольный уже тем, что уладил дело в пользу Эйлин, хотя и не добился 
многого для себя, решил, что ей надо как можно скорее возвратиться домой. Кто 
знает, каков будет результат его апелляции в верховный суд. Ходатайство о 
пересмотре дела, поданное ввиду «сомнений в правильности приговора», может быть 
отклонено, и в таком случае он снова окажется в тюрьме. Если ему суждено сесть 
за решетку, Эйлин будет лучше, спокойнее в лоне семьи. В ближайшие два месяца 
до решения верховного суда ему не обобраться хлопот. А потом — потом он все 
равно будет продолжать борьбу, что бы с ним ни случилось.

Во время этих переговоров Каупервуд не переставал думать о том, как ему 
осуществить свое компромиссное решение, не оскорбив Эйлин советом вернуться к 
отцу. Он знал, что она не откажется от встреч с ним, да и сам не хотел этого. 
Если он не подыщет достаточно веских доводов, оправдывающих в глазах Эйлин то, 
что он открыл Батлеру ее местопребывание, это будет выглядеть как предательский 
поступок с его стороны. Нет, прежде чем это сделать, надо придумать 
какую-нибудь версию, приемлемую для Эйлин. Каупервуд знал, что долго 
довольствоваться своей теперешней жизнью она не сможет. Ее бегство вызвано 
отчасти враждебным отношением Батлера к нему, отчасти твердой решимостью 
старика заставить ее покинуть Филадельфию и расстаться с ним. Правда, сейчас 
уже многое изменилось. Батлер, что бы он ни говорил, уже больше не был 
олицетворением карающей Немезиды. Он размяк, жаждал только найти свою дочь и 
готов был ее простить. Он потерпел поражение, был побит в им же затеянной игре, 
и Каупервуд ясно читал это в его взгляде. Надо с глазу на глаз поговорить с 
Эйлин и объяснить ей положение; ему наверняка удастся внушить ей, что сейчас в 
их обоюдных интересах покончить дело миром, Батлера надо заставить подождать 
где-нибудь, хотя бы здесь, пока он, Фрэнк, съездит и потолкует с Эйлин. 
Выслушав его, она, по всей вероятности, не станет с ним спорить.

— Лучше всего будет, — сказал Каупервуд после недолгого молчания, — если я дня 
через два-три повидаюсь с Эйлин и спрошу, каковы ее намерения. Я передам ей наш 
разговор, и если она пожелает, то вернется домой.

— Дня через два-три! — в ярости крикнул Батлер. — На черта мне это нужно! Она 
сегодня же должна вернуться! Мать еще не знает, что она сбежала. Сегодня же, 
слышите? Я немедленно поеду за ней.

— Нет, из этого ничего не выйдет, — возразил Каупервуд. — Ехать надо мне. Если 
вам угодно будет подождать здесь, я съезжу, переговорю с ней и тотчас же 
поставлю вас обо всем в известность.

— Ладно, — буркнул Батлер, который расхаживал взад и вперед по комнате, заложив 
руки за спину. — Но только, ради бога, поторопитесь! Нельзя терять ни минуты.

Он думал о миссис Батлер. Каупервуд позвал слугу, велел ему распорядиться 
насчет экипажа, приказал никого не впускать в кабинет и торопливо пошел вниз, 
предоставив Батлеру шагать взад и вперед по этой ненавистной для него комнате.