— Теперь, после всего мною сказанного, вдумайтесь, господа присяжные, до чего 
смехотворно все это обвинение! До чего оно нелепо! Фрэнк Каупервуд в течение 
многих лет действовал как агент города в такого рода делах. В своих действиях 
он руководствовался определенными условиями, принятыми им вместе с мистером 
Стинером и, очевидно, с благословения вышестоящих лиц, ибо эти условия и 
правила применялись и прежними деятелями городской администрации задолго до 
появления на сцене мистера Стинера в качестве городского казначея. Согласно 
одному из таких правил, Каупервуд был обязан подводить баланс всем своим 
сделкам и отчитываться в них к первому числу каждого следующего месяца. Это 
значит, что он не должен был ни уплачивать городскому казначею какие-либо суммы,
 ни передавать ему какие-либо чеки, ни сдавать деньги или сертификаты в 
амортизационный фонд до первого числа следующего месяца, потому что — прошу 
вашего внимания, господа присяжные, это чрезвычайно важно! — потому что сделки, 
связанные с городским займом, как и все прочие, которые он заключал для 
городского казначейства, были так многочисленны, так молниеносны, так 
непосредственны, что для их проведения необходима была гибкая, не связывающая 
рук система расчетов, в противном случае они вообще были бы неосуществимы. Без 
такой системы мистер Каупервуд не мог бы удовлетворительно выполнять поручения 
мистера Стинера или других лиц, причастных к казначейству. Ведение постоянной 
отчетности было бы до крайности затруднено и для мистера Каупервуда и для 
городского казначея. Мистер Стинер сам признал это в своих показаниях. Альберт 
Стайерс это подтвердил. Итак, что же дальше? Дальше я скажу следующее. Какой же 
суд может предположить, какой здравомыслящий человек может поверить, чтобы при 
таком положении вещей мистер Каупервуд сам возился со всеми этими вкладами в 
различные банки, в амортизационный фонд и в городскую кассу или же напоминал 
своему главному бухгалтеру: «Послушайте, Стэпли, вот чек на шестьдесят тысяч 
долларов, позаботьтесь сегодня же передать в амортизационный фонд сертификаты 
городского займа на эту сумму». Нелепейшее предположение! Разумеется, у мистера 
Каупервуда, как и у всякого делового человека, была своя система. Когда 
наступал срок, определенные чеки и сертификаты автоматически передавались куда 
следует. Мистер Каупервуд, вручив чек своему главному бухгалтеру, больше о нем 
и не вспоминал. Можно ли себе представить, чтобы банковский деятель такого 
масштаба поступал иначе?

Мистер Стеджер перевел дыхание и сделал паузу, ожидая вопросов, но, поскольку 
таковые не последовали, удовлетворенно продолжал:

— Правда, на это можно возразить, что, мол, мистер Каупервуд знал о предстоящем 
ему банкротстве. Но мистер Каупервуд утверждает, что он об этом не подозревал. 
Сейчас только он свидетельствовал, что лишь в последнюю минуту узнал о том, как 
обернулись события. В таком случае, кто же мог отказать ему в выдаче чека, на 
который он имел законное право? Но я знаю, в чем тут дело. И думаю, что смогу 
все объяснить вам, если вы соблаговолите меня выслушать.

Стеджер сделал попытку воздействовать на присяжных с другой позиции.

— Все очень просто; мистер Джордж Стинер, напуганный пожаром и последовавшей за 
ним паникой, — и, может быть, именно потому, что мистер Каупервуд советовал ему 
не пугаться событий, происходивших на филадельфийской бирже, — вообразил, будто 
мистеру Каупервуду грозит банкротство. А так как у мистера Стинера в банкирской 
конторе Каупервуда была депонирована значительная сумма на очень низких 
процентах, то он решил не давать мистеру Каупервуду больше денег — даже тех, 
которые причитались ему за услуги и не имели ровно никакого отношения к суммам, 
взятым им взаймы из расчета двух с половиной процентов. Нелепейшее поведение! 
Но объяснялось оно тем, что мистер Джордж Стинер после пожара и паники, вначале 
никак не повлиявших на платежеспособность мистера Каупервуда, буквально дрожал 
за собственную шкуру, и если он решил не давать Фрэнку Каупервуду даже тех 
денег, которые тому причитались по праву, то лишь оттого, что сам он, Стинер, в 
своекорыстных интересах незаконно пользовался городскими средствами (правда, 
при посредстве мистера Каупервуда как маклера) и теперь боялся разоблачения и 
наказания. Разрешите спросить вас, господа присяжные, была ли хоть крупица 
благоразумия в таком решении мистера Стинера? И как вы себе это решение 
объясняете? Состоял ли еще мистер Каупервуд агентом города, когда он приобрел 
сертификаты займа, о которых здесь говорилось? Разумеется, состоял. А в таком 
случае, имел ли он право на этот чек в шестьдесят тысяч долларов? Найдется ли 
здесь хоть один человек, который решится это право оспаривать? Тогда что же 
значат все эти сомнения в его правах и в его честности? Откуда вообще могли 
возникнуть подобные разговоры? Я сейчас вам отвечу. Они могли возникнуть лишь в 
силу одной причины, а именно: ввиду желания местных политических деятелей снять 
подозрение с республиканской партии и свалить вину на кого-нибудь другого.

Вам может показаться, господа присяжные, что я слишком далеко зашел в своих 
поисках подоплеки этого, мягко выражаясь, странного решения обвинить мистера 
Каупервуда, агента городского казначейства, в том, что он потребовал и получил 
законно причитавшиеся ему деньги. Но учтите положение, в котором оказалась 
тогда республиканская партия. Учтите, что это произошло накануне выборов и что 
всякое разоблачение подробностей столь крупной растраты городских средств 
чрезвычайно неблагоприятно отразилось бы на исходе голосования. Республиканской 
партии предстояло провести своих ставленников на посты казначея и окружного