мог своею властью, если он того пожелает и если ему на это намекнут лидеры 
партии, смягчить наказание. В наивном представлении широкой публики судьи 
квартальной сессии были подобны воспитанницам монастырского пансиона, то есть 
жили вне мирской суеты и не ведали того, что творилось за кулисами политической 
жизни города. На деле же они были прекрасно обо всем осведомлены, а главное, 
зная, кому они обязаны своим положением и властью, умели быть благодарными.



40

Когда Каупервуд, свежий, подтянутый (типичный делец и крупный финансист), вошел 
в сопровождении отца и адвоката в переполненный зал суда, все взоры обратились 
на него. Нет, не похоже, подумалось большинству присутствующих, чтобы такому 
человеку был вынесен обвинительный приговор. Он, несомненно, виновен, но столь 
же несомненно, что у него найдутся способы и средства обойти закон. Его адвокат,
 Харпер Стеджер, тоже показался всем умным и оборотистым человеком. Погода 
стояла холодная, и оба они были одеты в длинные голубовато-серые пальто, по 
последней моде, Каупервуд в ясную погоду имел обыкновение носить бутоньерку в 
петлице, но сегодня он от нее отказался. Его галстук из плотного лилового шелка 
был заколот булавкой с крупным сверкающим изумрудом. Если не считать тоненькой 
часовой цепочки, на нем больше не было никаких украшений. Он и всегда-то 
производил впечатление человека жизнерадостного, но сдержанного, добродушного и 
в то же время самоуверенного и деловитого, а сегодня эти его качества выступали 
как-то особенно ярко.

Каупервуд с первого взгляда охватил всю своеобразную обстановку суда, теперь 
так остро его интересовавшую. Прямо перед ним находилась еще никем не занятая 
судейская трибуна, справа от нее — тоже пока пустовавшие места присяжных 
заседателей, а между ними, по левую руку от кресла судьи, свидетельская скамья, 
где ему предстояло сейчас давать показания. Позади нее уже стоял в ожидании 
выхода суда тучный судебный пристав, некий Джон Спаркхивер, на обязанности 
которого лежало подавать свидетелю потрепанную и засаленную Библию и после 
принесения присяги говорить: «Пройдите сюда». В зале находились и другие 
приставы. Один — у прохода к барьеру напротив судейского стола, где обвиняемый 
выслушивал приговор и где помещались места адвокатов и скамья подсудимых; 
другой пристав стоял в проходе, ведущем в совещательную комнату, и, наконец, 
третий охранял дверь, через которую впускали публику. Каупервуд тотчас заметил 
Стинера, сидевшего на свидетельской скамье. Казначей так дрожал за свою судьбу, 
что решительно ни к кому не питал злых чувств. Он, собственно, и раньше не умел 
злобствовать, а теперь, очутившись в столь незавидном положении, только 
бесконечно сожалел, что не последовал совету Каупервуда. Правда, в душе его все 
еще теплилась надежда, что Молленхауэр и представляемая им политическая клика в 
случае обвинительного приговора будут ходатайствовать за него перед 
губернатором. Стинер был очень бледен и порядком исхудал. От розовощекой 
дородности, отличавшей его в дни процветания, не осталось и следа. Одет он был 
в новый серый костюм с коричневым галстуком и тщательно выбрит. Почувствовав 
пристальный взгляд Каупервуда, он вздрогнул и опустил глаза, а затем принялся 
как-то нелепо теребить себя за ухо.

Каупервуд кивнул ему.

— Знаете, что я вам скажу, — заметил он Стеджеру, — мне жаль Джорджа. Это такой 
осел! Впрочем, я сделал для него все, что мог.

Каупервуд искоса оглядел и миссис Стинер — низкорослую женщину с желтым лицом и 
острым подбородком, в очень скверно сшитом платье. «Как это похоже на Стинера — 
выбрать себе такую жену», — подумал он. Браки между людьми не слишком 
преуспевшими и вдобавок неполноценными всегда занимали его воображение. Миссис 
Стинер, разумеется, не могла питать добрых чувств к Каупервуду, ибо считала его 
бессовестным человеком, загубившим ее мужа. Теперь они опять были бедны, 
собирались переезжать из своего большого дома в более дешевую квартиру, и она 
всеми силами гнала от себя эти печальные мысли.

Несколько минут спустя появился судья Пейдерсон, сопутствуемый низеньким и 
толстым судебным приставом, похожим скорее на зобастого голубя, чем на человека.
 Как только они вошли, пристав Спаркхивер постучал по судейскому столу, возле 
которого перед этим он клевал носом, и пробормотал: «Прошу встать!» Публика 
встала, как встает во всех судах всего мира. Судья порылся в кипе бумаг, 
лежавших у него на столе.

— Какое дело слушается первым, мистер Протус? — отрывисто спросил он судебного 
секретаря.

Покуда тянулась длинная и нудная процедура подготовки дел к слушанию и 
разбирались разные мелкие ходатайства адвокатов, Каупервуд с неослабевающим 
интересом наблюдал за всей этой сценой, в целом именуемой судом. Как он жаждал 
выйти победителем, как негодовал на несчастное стечение обстоятельств, 
приведшее его в эти стены! Его всегда бесило, хотя он и не показывал этого, 
судейское крючкотворство, все эти оттяжки и кляузы, так часто затрудняющие