ножки, а кошачьи лапки», и ручки, как у куколки, такие они были крохотные. 
Девочка обожала отца, постоянно отыскивала его, где бы он ни был — в библиотеке,
 в гостиной, в кабинете или за обеденным столом, — и задавала ему бесконечные 
вопросы.

Отношение к собственной дочери позволяло ему представить себе те чувства, 
которые должно было возбудить в Батлере поведение Эйлин. Он спрашивал себя, что 
ощущал бы сам, если бы речь шла о его крошке Лилиан. Но ему как-то не верилось, 
чтобы он стал тревожить себя и мучить ее из-за такой истории, будь она в летах 
Эйлин. Ведь дети рано или поздно выходят из повиновения родительской воле, и 
отцу всегда трудно руководить ими, если они по натуре своей строптивы и не 
желают, чтобы ими руководили.

Каупервуд мрачно улыбнулся, подумав о том, сколько бед на него посыпалось. 
Чикагский пожар, несвоевременный отъезд Стинера, полное безразличие Батлера, 
Молленхауэра и Симпсона к судьбе Стинера и его собственной. А теперь еще, 
возможно, разоблачена его связь с Эйлин. Он не был уверен, что их тайна 
раскрыта, но чутье подсказывало ему, что это так. Как будет держать себя Эйлин, 
чем она оправдается, если отец вдруг призовет ее к ответу, — вот что сейчас 
сильно тревожило Каупервуда. Только бы как-нибудь снестись с ней! Но если 
приходится возвращать Батлеру его вклад и погашать другие ссуды, которые тоже 
не сегодня завтра будут востребованы, то нельзя терять ни минуты. Надо или 
платить, или тотчас же признать себя несостоятельным. Ярость Батлера, Эйлин, 
опасность, грозившая ему самому, — все это временно отошло на задний план. Его 
разум всецело сосредоточился на одной мысли — как спасти свое финансовое 
положение.

Он поспешил повидать Джорджа Уотермена, своего шурина Дэвида Уиггина, ставшего 
к этому времени состоятельным человеком, Джозефа Зиммермена, крупного торговца 
мануфактурой, с которым ему в прошлом случалось вести дела, бывшего судью 
Китчена, богатого человека и крупного предпринимателя, казначея штата 
Пенсильвания Фредерика Ван-Ностренда, заинтересованного в акциях конных 
железных дорог, и многих других. Из всех, к кому он обращался за помощью, один 
действительно не в состоянии был ему помочь, другой трусил, третий алчно 
прикидывал в уме, как бы побольше с него содрать, четвертый был недостаточно 
решителен и требовал непомерно много времени на размышление. Все догадывались 
об истинном положении его дел, всем требовалось время подумать, а времени у 
него как раз и не было. Судья Китчен все же согласился одолжить ему тридцать 
тысяч долларов — жалкую сумму! Джозеф Зиммермен не пожелал рискнуть больше чем 
двадцатью пятью тысячами. Каупервуд убедился, что в общей сложности ему удастся 
собрать семьдесят пять тысяч долларов, заложив для этого акций на вдвое большую 
сумму. Но это была смехотворная цифра! Он снова принялся подсчитывать, с 
точностью до одного доллара, и пришел к выводу, что сверх всей его наличности 
ему нужно достать по меньшей мере двести пятьдесят тысяч, в противном случае он 
вынужден будет закрыть контору. Завтра к двум часам все выяснится. Если он не 
сумеет обернуться, то в десятках гроссбухов Филадельфии рядом с его именем 
появится слово «банкрот».

Недурной финал для человека, еще совсем недавно заносившегося так высоко в 
своих надеждах! В первую очередь он должен погасить стотысячную ссуду 
Джирардского национального банка. Это был крупнейший в Филадельфии банк, и, 
сохранив расположение его заправил своевременной уплатой долга, Фрэнк мог и 
впредь, что бы ни случилось, рассчитывать на их благосклонность. Сейчас он еще 
даже не представлял себе, где добудет деньги. Однако, после недолгого раздумья, 
решил в тот же вечер передать судье Китчену и Зиммермену акции, под которые те 
согласились выплатить ему ссуды, и взять у них чеки или наличные. Затем он 
уговорит Стинера выдать ему чек на шестьдесят тысяч долларов — стоимость 
купленных им утром на бирже сертификатов городского займа. Из них он возьмет 
двадцать пять тысяч, недостающих для уплаты банку. И тогда в его распоряжении 
останется еще тридцать пять тысяч.

Единственная отрицательная сторона такого плана заключалась в том, что он был 
построен на дальнейшем запутывании истории с сертификатами. Купив их еще утром, 
Каупервуд не только не сдал их, как полагалось, в амортизационный фонд (они 
были доставлены к нему в контору в половине второго), но тут же заложил, для 
того чтобы погасить очередной долг. Это был рискованный шаг, если принять во 
внимание, что Каупервуд находился под угрозой банкротства и не был уверен, что 
сумеет вовремя выкупить сертификаты.

Но, с другой стороны, размышлял Каупервуд, существует ведь соглашение между ним 
и городским казначеем (конечно, незаконное), благодаря которому такая 
комбинация может сойти за вполне благовидную и формально оправданную даже в 
случае его банкротства, так как он не обязан балансировать свои сделки до конца 
месяца. Если он прогорит и в амортизационном фонде не окажется этих облигаций, 
он может сказать, что обычно сдавал облигации позднее и потому попросту забыл о 
них. Таким образом, если он возьмет чек в уплату за эти еще не сданные 
облигации, то, собственно говоря, — оставляя в стороне закон и этику, — его 
поступок будет внешне вполне обоснован. Правда, город потеряет еще шестьдесят 
тысяч долларов. Но какое это имеет значение, раз казначейству все равно грозит 
дефицит в пятьсот тысяч? Будет, значит, пятьсот шестьдесят. Привычная