напоен ароматом, которого в горах не наблюдалось. И вот пойманный в ловушку 
старатель с наслаждением вдыхал оживающие к ночи запахи: лавандовый — пустынной 
ивы; желтого цвета пало верде, щекочущий ноздри аромат пиньона и можжевельника 
— и гадал: дано ли ему будет вновь когда-нибудь насладиться этим благоуханием?
Немного поодаль, но в пределах слышимости, его начальники решали тот же самый 
вопрос. Высказывалось несколько мнений, слегка отличающихся друг от друга по 
разным причинам. Один из мексиканцев, в крови которого оказалась изрядная доля 
ирландской крови, ненавязчиво, но решительно настаивал на том, чтобы белого 
сейчас же убить. Его приятель, на вид очень деловой сонорец, по коммерческим 
причинам возражал. Из трех индейцев двое были американскими апачами. 
Возможность принимать решения они предоставили Пелону: выбрав раз предводителя, 
они не вмешивались в его дела. Но третий был родом из мексиканского племени яки 
и думать предпочитал своей головой. Темнокожий силач с гротесково-длинными 
руками и короткими обезьяньими ногами не был ни красноречивым обаяшкой, ни 
купцоподобным жуликом, а скорее упрямым и несгибаемым. Самое интересное, что 
прозвище его было Моно, что означало Манки — Обезьяна, и действовал он просто: 
хотел есть — ел, если уставал — ложился спать, а поймав в пустыне белого — 
убивал. Медленно, разумеется. Так вот и жил.
Сейчас он как раз объяснял товарищам, как следует поступить с Маккенной.
— Начну я, — говорил он, — надрезав ему икры ног. Затем, на подошвах и сгибах 
бедер есть такие места, проткнув которые можно свести человека от боли с ума, 
не позволив ему при этом преждевременно истечь кровью. После этих мелочей я…
— Пор Диос! — вскричал Пелон. — Да у тебя мозги мясника! Что за черт в тебя 
вселился, Манки? Мы не собираемся здесь разделывать тушу!..
— Верно, — подал голос один из апачей — симпатичный, стройный воин из клана 
чирикауа, внук вождя Кочиза. — Давайте не забывать о главной цели. Ты это хотел 
сказать, Хачита?
Он обращался к своему товарищу, апачу из клана мимбрено. Имя последнего 
означало Маленький Топорик. Слово «маленький» отлично соотносилось с мозгом 
индейца, но не с ростом этого поистине гигантского создания. Это был двоюродный 
правнук Мангаса Колорадаса, знаменитого убийцы белых, и он сильно напоминал 
прадядю своими шестью с половиной футами роста и крайне несимпатичным лицом. На 
этом сходство заканчивалось, потому что если Колорадо был известен как 
белоненавистник, то Хачита наоборот казался довольно добродушным малым. И вот 
непохожий на своего знаменитого жестокого прадядю племянничек покачал массивной 
головой и прогрохотал в ответ на вопрос приятеля:
— Айе, Беш, именно так. Ты высказал мои мысли вслух! Не знаю, что ты имел в 
виду, но все сказанное тобой — верно.
По-апачски «беш» означало нож. Это имечко Маккенну отнюдь не успокоило. Топорик 
с Ножом могли сделать на его надгробной плите четкую гравировку. Но Маккенна 
уже одиннадцать лет жил в этих краях и держал язык там, где ему положено было 
находиться во время встреч с апачами. В то же самое время он как можно шире 
раскрыл глаза и навострил уши. Но отклика не последовало. Пока что он слышал 
лишь мрачные предсказания погоды для белых дураков-одиночек, слоняющихся по 
пустыне Спаленного Рога.
Лагуна Кахилл — мексиканец, с долей ирландской крови, который с большим юмором 
предлагал обсудить возможные способы убийства белого золотоискателя, — не 
сдавался, предлагая разумные доводы в пользу своих умозаключений.
Чистокровный мексиканец Венустиано Санчес, бывший сержант федеральной армии, 
человек, видевший все ясным солдатским оком, был напуган любыми предложениями 
уничтожить ключ к каньону Погибшего Эдамса. Он возмущался, кипятился, задыхаясь 
от бестолковости своих товарищей. Самим уничтожать деньги? Убивать богатство? 
Эй, Чиуауа!!! Совсем спятили!
— Матерь божья! — рявкнул он, обращаясь к Пелону. — Что это еще за идиотские 
разговоры об убийстве? Вы все что, с ума посходили? Да очнись же, Пелон! С 
тобой говорю я, Венустиано Санчес! Речь идет о сокровищах каньона Дель Оро: сто 
тысяч американских долларов дожидаются нас там. Они добыты и сложены в 
определенном месте, а остальные миллионы раскиданы в пределах видимости! 
Вьезенория! Не слушай этих придурков! Мы охотимся за золотом. Эта белая свинья, 
что валяется там в скалах, знает к нему дорогу. Ему нарисовал карту сам старый 
Эн, и все, что нужно сделать, это заставить его все нам выложить. Пор Диос, 
Пелон, не слушай этих ослов! Скажи ты им!..
Маккенна, искушенный в прерийной дипломатии, не упустил своего случая.
— Верно, Пелон, — запричитал он на испанском. — Скажи ты им! Мои шотландские 
предки наверное сейчас переворачиваются в гробах. Если в тебе осталась хоть 
капля здравого смысла, то ты поймешь, что терять такие деньжищи — 
непростительная глупость. Не думаю, что ты сможешь продать мой скальп за такую 
цену — я имею в виду сто тысяч на руднике Погибшего Эдамса. Это если оставить в 
покое, как правильно сказал Санчес, миллионы, таящиеся в земле. Подумай, Пелон. 
Неужели мой труп будет стоить дороже?
Лагуна Кахилл, который никак не мог понять подобные экономические выкладки, 
задумчиво ухмыльнулся. Улыбочка, обнажившая лишь нижний ряд зубов, здорово 
смахивала на акулью. Маккенна, разумеется, обратил на нее внимание, правда, 
удовольствия она ему не доставила.
— А знаешь, — проговорил Лагуна, — мы ведь можем содрать с тебя шкуру и 
предложить ее изготовителям барабанов в Оуксаке. Думаю, три песо выручить 
сможем. Или даже пять. Все-таки лучше, чем ничего.
— Ба! — буркнул Санчес, бывший наемник федеральной армии. — Почему ты постоянно 
повторяешь «ничего»? Этот парень, между прочим, стоит миллионы долларов в 
американской валюте. Где твои мозги, Лагуна? Может, ты не понимаешь значения