как слезятся глаза старой матери Пелона Лопеса и, вновь улыбнувшись, ответила 
тихим, но страстным голосом:
— Я верю в то, что ты не сможешь причинить мне боль. Не знаю, о чем именно ты 
говоришь, но почему-то не боюсь.
На мгновение она нахмурилась, раздумывая, каким образом лучше всего донести до 
старухи то, о чем она думает и что чувствует. Наконец, ее серые глаза радостно 
вспыхнули. Вытянув руку, девушка дотронулась до груди старухи прямо над сердцем.
 Затем ткнула и себя в то же место, произнеся всего одно лишь слово:
— Друзья.
Где бы, на каком бы языке оно не произносилось, его невозможно спутать ни с 
каким другим. Старуха изумленно воззрилась на девушку. Глаза их встретились, 
обменялись сообщениями, разошлись…
— Не знаю я, — пробормотала старая скво по-испански. — Не знаю…



«НЕ НРАВЯТСЯ МНЕ ЭТИ СКАЛЛЗ»

— Осталось всего ничего, — сказал Пелон. — Эй! Вы только понюхайте этот 
утренний ветерок! Что за ночка была. — Он экспансивно помахал рукой, 
приветствуя Маккенну выразительной улыбкой. — Признайся, старый, старый друг, 
что я прав. Ведь тебе, как и мне, безумно хочется добраться до сокровищ, и 
оторваться от этих придурочных черномазых солдат. Ох, уж мне этот юный Микки 
Тиббс! Их! Он и в подметки не годится своему отцу — тот был старик, что надо. 
Я-то думал… Но — увы! У такого хитрющего и смекалистого мужика, как Старый 
Микки, не могло родиться его полное подобие.
Он замолчал, вздохнув полной грудью, и причмокнул губами, смакуя свежий воздух 
пустыни, как хорошее вино.
— Понимаешь, амиго, так всегда… Двух одинаковых вещей не бывает. И если старик 
Микки был крутым сукиным сыном, то — ха-ха-ха! — его отпрыск — всего половина 
крутого сукина сына. Да, именно половинка или серединка на половинку. Что 
скажешь об этой шутке, Маккенна? Хороша?
— Не больше той, которую отмочила твоя мать о твоей сестре, — тут же 
отреагировал белый. — Но признаю, что ты унаследовал от своей старухи ровно 
половину ее таланта рассказчика. Почему ты мне раньше не говорил, что она твоя 
мать? Разве это тайна?
— И да, и нет, амиго. Знаешь, если узнают, что она мать Пелона Лопеса, то ей не 
станет легче жить. — В его ответе внезапно промелькнула все та же искорка 
сострадания, отсвет обыкновенной человеческой привязанности, которая, как 
показалось Маккенне, горела и раньше. — Я рассказал о Салли, разве нет? По 
крайней мере ты должен признать, что я был с тобой наполовину честен. Кроме 
того, какое это имеет значение?
Для ответа Маккенна тщательно подбирал слова.
— Имеет значение, хефе, — наконец сказал шотландец. — Только то, что я о тебе 
думал. Я видел, как сегодня ночью ты убил двоих и дважды нападал на меня, как 
безумный, без всякой причины, к тому же просто так ударил Салли. И все же я не 
считаю тебя похожим на Манки, ты не совсем еще одичал.
— А каким?
— Плохим, конечно, человеком, которому не выпадало случая стать хорошим. Тебе 
поздно меняться, но семена гордости, которые посеял твой испанский отец, еще 
могут дать всходы. Несмотря ни на что. Ты разбираешься в испанской религии, а, 
Пелон?
— Ха! Еще бы! Все падре — лживые собаки. Они спят с монашками, крутят мозги 
детишкам, отбирают деньги у бедняков и отсылают их папе в Рим, — в общем все 
это так дурно пахнет, что честному разбойнику стало бы дурно. Нет уж, спасибо, 
лучше спокойно убивать и грабить!..
— Видимо, — сказал Маккенна, — ты в душе — революционер; подобные мысли 
высказывал небезызвестный тебе Бенито Хуарес.
— Я всегда так говорил, — уперся Пелон. — У этого Бенито мозги работали, что 
надо! Он был настоящим воином. А тебе известно, что в нем текла индейская 
кровь?
— Он был чистокровным индейцем, — ответил Маккенна. — Особенно во всем, что 
касалось церкви. Но ты, Пелон, меня не так понял. Я не собирался узнавать, как 
ты относишься к религии в целом. Хотел лишь спросить, знакомо ли тебе учение 
некоего Христа?
— Христа?
— Ну, да.
— То есть, Хесуса, сына Марии?
— А что, есть и другие?
— А ты католик, Маккенна?
— Нет.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Пелон, ты можешь ответить на простейший вопрос?
— Конечно. Ты что меня дураком считаешь?
— Ни в коем случае. Давай вернемся к нашей теме. Тебе известно, что Иисус учил, 
что плохому человеку никогда не поздно стать хорошим?
Пелон запрокинул огромную голову и захохотал.
— Ох, уж этот мне Хесус! — сказал он. — Хотелось бы мне, чтобы он проехал 
несколько сотен миль в моем седле. И тогда бы вспомнил, что говорил Бенито 
Хуарес: доброго изображать легко.