ейшие
люди округа навещали Конроев; даже лица, занимающие ответственные посты  в
администрации штата, не могли теперь отрицать,  что  мистер  Дамфи  придал
определенную респектабельность Гнилой  Лощине;  они  признали  и  то,  что
миссис Конрой бесспорно  привлекательная  женщина.  Достопочтенный  мистер
Бланк, когда он приезжал последний раз  в  Гнилую  Лощину  для  встречи  с
избирателями,  обедал  у  миссис  Конрой.  Именно   в   гостиной   Конроев
достопочтенный судья Бисуингер впервые  поведал  слушателям  некоторые  из
своих  наиболее  блистательных   анекдотов.   Могучая   грудь   полковника
Старботтла не  раз  и  не  два  тревожно  вздымалась  от  гастрономических
шедевров миссис Конрой; он увез из Гнилой Лощины весьма живые  впечатления
о прелести хозяйки, которыми не уставал в дальнейшем делиться с  друзьями;
а равно и уверенность в своем собственном успехе, которую также не  считал
возможным скрывать. Сам Гэбриель  мало  бывал  в  новом  доме,  фактически
приходил только поесть и поспать. Если же  Олли  удавалось  задержать  его
подольше, то Гэбриель без сюртука, в одной жилетке, отсиживался на  заднем
крыльце, ссылаясь на то, что табачный дым из его  короткой  черной  трубки
может самым роковым образом отравить воздух во внутренних помещениях.
   - Не обращай на меня внимания,  Жюли,  -  отвечал  он  жене,  когда  та
умоляюще твердила, жертвуя своими привычками и вкусами,  что  ей  нравится
табачный дым. - Не обращай на меня внимания, мне здесь преотлично. Я  ведь
всегда любил сидеть на вольном воздухе и сейчас  люблю.  Ты  знаешь,  этот
табачный дух, он может так застрять в занавесках, что  его  и  не  выбьешь
оттуда; а к тому же, - продолжал Гэбриель,  словно  не  замечая  любезного
протеста, с которым миссис  Конрой  встречала  эту  ею  же  в  свое  время
выдвинутую теорию, - к тому же подумай о подружках Олли и об  учительнице;
они-то ведь не жили со мной раньше, не знают моей трубки и привычки к  ней
не имеют. А еще слышал я, что дым от этого трубочного табака так действует
на струны рояля, что они совсем играть перестают. Прелюбопытнейшая штука -
рояль! Говорят, он такой нежный да  болезненный,  все  равно  что  грудной
младенец! Я поглядел как-то раз; струны у него впритык одна к другой,  что
твои постромки, если запрячь разом шестерку мулов; удивительное дело,  как
это они между собой не перепутаются.
   Гэбриель не имел обыкновения внимательно  всматриваться  в  лицо  своей
жены; если бы он взглянул на нее в эту минуту, то понял бы, вероятно,  что
рояль не единственный инструмент на свете,  с  тонкими  струнами  которого
надлежит обращаться с осторожностью. Чувствуя, однако, недовольство миссис
Конрой и смутно  подозревая,  что  он  является  тому  причиной,  Гэбриель
прекращал разговор и  медленным  шагом  удалялся  прочь.  Излюбленным  его
убежищем оставалась старая хижина. Никто в ней не жил,  строение  гнило  и
шло к упадку. Но Гэбриель отказывался снести свой прежний дом, хотя  после
того как  он  построил  два  новых,  старая  хижина  только  обременяла  и
безобразила его землю. Он сам не сумел бы сказать, что побуждало его  идти
к давно заброшенному очагу  и  курить  там  в  одиночестве.  Это  не  было
сентиментальным сожалением о прошлом; скорее, силой привычки;  но  в  этом
одиноком человеке и она казалась трогательной.
   Возможно,  Гэбриелю  стало  ясно  теперь,  что  различие  во  вкусах  и
склонностях, которое он и раньше с удивлением и грустью отмечал,  нарастая
год от году, вынудит его наконец расстаться с Олли; более того, сделает их
разлуку условием ее будущего благополучия. Несколько раз он заговаривал  с
ней об этом с обычной своей откровенностью. А однажды,  когда  учительница
музыки пригласила его послушать игру Олли, он в самых вежливых  выражениях
отказался, прибавив напоследок, что "в мелодиях ничего не смыслит".
   - Полагаю, мисс, что меня в это дело лучше не втягивать. Девочка должна
расти, не думая ни обо мне, ни о моих вкусах; да  и  о  чем  здесь  вообще
думать!
   Увидев как-то Олли в компании разодетых, шикарных подруг, приехавших  к
ней в гости из Сакраменто, он, чтобы избежать встречи с ними,  свернул  на
боковую  тропинку.  Разве  справиться  ему,  тяжелодуму  и  громадине,  со
сверхъестественной живостью этих юных существ?
   С другой стороны, возможно, что и Олли, увлеченная новой жизнью и  теми
переменами, которые принесло с  собой  богатство,  стала  менее  чуткой  к
настроениям и чувствам брата, не стремилась, как прежде, к тесной близости
с ним. Она видела, что и Гэбриель стал более важной персоной в  поселке  с
тех пор как разбогател; ей нравилось, что друзья стали много обходительнее
с ним и даже выказывают при встрече некоторые внешние  признаки  почтения.
Олли была честолюбива; новые условия жизни питали эту сторону  ее  натуры.
Консервативность брата, неповоротливость, черты "деревенщины",  безнадежно
засевшие в нем и выглядевшие с каждым днем все нелепее,  не  пробуждали  в
ней  более  сочувствия,  как  раньше,  а  только  лишь  раздражали.  Чтобы
отвлечься, она искала новых  впечатлений  -  юность  брала  свое.  И  так,
медленно, но неуклонно, час за часом,  день  за  днем,  они  отходили  все
дальше друг от друга, пока в один  прекрасный  день  Гэбриель  не  сообщил
приятно удивленной миссис Конрой,  что  он  закончил  все  предварительные
хлопоты для отправки Олли в пансион в Сакраменто. Как уже было  договорено
раньше, этот шаг означал, что супруги Конрой вскоре  отправятся  вместе  в
давно задуманное путешествие по Европе.
   Поскольку Гэбриель был не такой человек, чтобы долго хранить что-либо в
тайне, Олли была прекрасно осведомлена  о  его  намерениях  и  лишь  ждала
формального  извещения,  которое,   как   она   знала   наверняка,   будет
сопровождаться торжественной и весьма серьезной беседой. С той  поры,  что
девочка усвоила  критическое  отношение  к  брату,  ее,  как  и  некоторых
взрослых, стала  сердить  осторожно-многозначительная  манера,  с