отец Фелипе, и  священник,  взяв  понюшку  табаку  и
подняв глаза к небу, философически пробормотал: "Ah, lo que es  el  mundo!
[так устроен  мир  (исп.)]  Когда  его  желание  наконец  исполняется,  он
равнодушен. Пресвятая дева!"
   - Приписать ли это вашим заботам, отец мой?
   - Избави бог! - поспешно возразил отец Фелипе. - Верь мне, сын  мой,  я
здесь ни при чем. Когда  вчера,  перед  вечерней,  донна  Долорес  уезжала
отсюда, она не проронила ни словечка. Должно быть, ты  обязан  этим  твоей
приятельнице, миссис Сепульвида.
   -  Не  думаю,  -  сказал  Артур.  -  Мы  так  подробно   обсудили   все
обстоятельства дела, что ей не требовалось устраивать мне личное  свидание
с донной Долорес. Bueno! Пусть будет так! Я еду!
   Все же ему было не по себе. За завтраком он молчал и  почти  ничего  не
ел.  Опасения,  так  победно  развеянные  им  вчера,  вернулись  назад   и
набросились на него с новой силой. Нет ли каких-либо особых обстоятельств,
связанных с  этой  столь  неожиданно  обнаружившейся  дарственной?  Миссис
Сепульвида могла ведь и не знать о них.  Почему  таинственная  затворница,
избегавшая свидания с ним, столь важного для успеха ее дела, вдруг теперь,
когда надобность в свидании отпала, непременно хочет его видеть? Что, если
она связана с Гэбриелем и Грейс и ей знакомы все обстоятельства их  жизни?
Что они успели рассказать донне Долорес о нем, Артуре Пуанзете?
   Вчера, когда миссис Сепульвида вдруг произнесла имя Гэбриеля Конроя, он
встретил возникшую угрозу спокойно, без паники. А сейчас? Что, собственно,
нового случилось за это время? Если его ждут какие-либо  обвинения,  разве
не сумеет он их парировать. Экий, право, вздор! И тем  не  менее  с  новым
тяжелым чувством  он  принялся  раздумывать,  не  связано  ли  сегодняшнее
приглашение донны Долорес со вчерашней минутной встречей у Соснового мыса?
Разве не могло случиться так, что его любезничанье  с  донной  Марией,  да
еще, быть может, какое-нибудь неосторожное словцо  добрейшего,  но,  право
же, совсем выжившего из ума отца Фелипе возмутили его прелестную клиентку,
если она осведомлена о его прежнем романе  с  Грейс?  Чтобы  быть  дурного
мнения о другом человеке, вовсе не обязательно быть дурным самому. Чистая,
благородная, быстро воспламеняющаяся душа,  истолковывая  и  судя  людские
поступки, может легко прийти к столь абсурдным  и  столь  прискорбным  для
человечества выводам, до которых не додумается последний дурак и  невежда,
погрязший в самых мрачных предрассудках.
   Артура лихорадило от всех этих мыслей и догадок, в которых  сказывалась
противоречивость его характера; если  чувствительная  сторона  его  натуры
трепетала при мысли о предстоящем свидании, то воинственный инстинкт  гнал
его вперед. За час до назначенного времени он вскочил в седло  и  помчался
во весь опор к Ранчо Святой Троицы.
   Путь лежал прочь от моря; нужно было проехать три лиги  к  нагорью.  Но
когда Артур выбрался на плато, словно вытянутое в глубь материка,  ровное,
без реки, без ручейка, иссушенное яростным солнцем до того,  что  оно  все
полопалось от жары и было теперь покрыто зияющими трещинами и расселинами,
он невольно придержал коня. Трудно было представить  себе  что-либо  более
унылое, монотонное, противное всему  живому,  чем  эта  огромная,  залитая
ярким солнечным светом, безрадостная пустыня. Порой казалось, что это и не
суша   совсем,   а   безлюдный,   бескрайний   океан,    выутюженный    до
неправдоподобной гладкости северо-западными штормами,  излившими  на  него
все свое бессильное бешенство. Куда ни проникал взгляд, всюду  царило  все
то же безжизненное однообразие. Даже пасущиеся черные стала,  проползавшие
по равнине, где-то там,  в  прозрачной  дали,  не  в  силах  были  оживить
пейзажа;  напротив,  они  лишь  подчеркивали  мертвенность  его  застывших
очертаний. Ни ветер, ни солнце, ни небо не меняли бесстрастного, ничего не
говорящего лика пустыни. Это был словно символ  Терпения  -  безнадежного,
истощающего, неизбывного Терпения, беспредельного, как сама Вечность.
   Артур ехал уже около часа,  когда  вдруг,  в  миле  перед  ним,  словно
поднявшись из-под земли, на фоне неба обрисовалась  какая-то  неправильной
формы стена.  Сперва  он  подумал,  что  это  falda,  отрог  горной  цепи,
спустившийся вниз в  долину.  Но  вскоре  он  различил  за  темной  линией
необожженного кирпича грязновато-красную черепицу. Когда же  он  спустился
по склону в русло давно высохшего потока  и  выбрался  на  противоположный
берег, то оказался у невидимого до того корраля и был встречен воронами  в
запыленном  полуиспанском-полусвященническом  одеянии,  которые,  взлетев,
приветствовали хриплым карканьем его прибытие в Ранчо  Святой  Троицы.  За
час езды это были первые звуки, нарушившие размеренное  позвякивание  шпор
да стук конских копыт по сухой земле. И тогда, как  требовал  обычай  этих
мест, он привстал на стременах,  вонзил  шпоры  в  бока  своего  мустанга,
отпустил длинный, плетенный из конского волоса, украшенный галуном повод и
ринулся бешеным галопом прямо туда,  где  двенадцать  _вакеро_  с  деланно
безразличным видом уже целый час ожидали  его  приезда  у  ворот  усадьбы.
Когда он подскакал к ним, они выстроились в  два  ряд