Нетрудно  было  усмотреть  какую-то
странную прихоть провидения в том, что будущность и судьба  Сан-Антонио  в
такой мере зависели от мимолетного каприза женщины; об этом не раз  судили
да  рядили  в  маленьком  _пуэбло_,  если  только  позволительно  называть
пересудами степенную беседу сеньоров и  сеньор.  Более  набожные  люди  не
сомневались, однако, что провидение охраняет Сан-Антонио от _американос_ и
конечной  гибели;  некоторые  даже  утверждали,  что  святой   покровитель
городка, славный своим искусством противостоять искушению, не  остановится
перед тем, чтобы  личным  вмешательством  оградить  беззащитную  вдову  от
плотских и духовных соблазнов. Но и самые набожные и крепкие верой,  когда
они тихонько приоткрывали свою вуаль или манта [шаль,  покрывало  (исп.)],
чтобы неприметно взглянуть на входящую в храм донну Марию,  разряженную  в
языческое платье и шляпку, изготовленные в Париже, розовеющую от невинного
смущения и торжества, даже они с  замиранием  сердца  и  с  немой  мольбой
вздымали взоры к исхудалому и сумрачному покровителю городка,  который  со
стены над алтарем взирал на прелестную незнакомку, обуреваемый, как видно,
страхом и сомнением, удастся  ли  ему  самому  устоять  перед  этим  новым
испытанием.
   В той мере, в какой это дозволяла испанская учтивость, за донной Марией
было  установлено  в  городке  некоторое   негласное   наблюдение.   Люди,
настроенные более консервативно,  намекали,  что  даме,  занимающей  столь
видное положение в обществе, вдове дона  Сепульвида,  надлежит  иметь  при
себе дуэнью, хотя многие мужья, ссылаясь  на  собственный  грустный  опыт,
свидетельствовали о несовершенстве этой меры защиты.  Сама  же  прелестная
вдова, когда ее духовник вполне серьезно затронул этот вопрос в  беседе  с
нею, покачала головой и рассмеялась.  "Муж  в  доме  -  вот  самая  верная
дуэнья", - лукаво возразила она, на чем разговор и кончился.
   Пожалуй, оно и к лучшему, что сплетники в Сан-Антонио ничего не знали о
том, как близко  надвинулась  страшившая  их  гроза  и  под  каким  ударом
находились интересы городка в день 3 июня 1854 года.
   Утро выдалось ослепительно ясное,  такое  ясное,  что  казалось,  будто
острые вершины хребта Сан-Бруно за ночь перекочевали в долину Сан-Антонио,
столь  ясное,  что   можно   было   подумать,   будто   линия   горизонта,
ограничивающая океанский простор, отодвинулась вдаль и обнимает теперь  не
менее половины  земного  шара.  Утро  выдалось  прохладное,  крепкое,  как
гранит, и сверкающее, как слюда на солнце; оно  дышало  животной  силой  и
настоятельно требовало от каждого  физической  активности  Не  находясь  в
движении, нельзя было ни ощутить его прелести, ни восхититься  ею.  Что  ж
удивительного  в  том,  что  донна  Мария  Сепульвида,  возвращавшаяся   в
сопровождении _вакеро_ после поездки  к  своему  дворецкому  и  мажордому,
вдруг бросила повод на шею  гнедой  кобылке  Тите  и  помчалась  неистовым
галопом  вниз  по  склону,  прямо  к  белой  прибрежной  полосе,  которая,
изгибаясь, тянулась на целую лигу от самой стены, ограждавшей сад  миссии,
и вплоть до Соснового мыса. Кончо,  престарелый  _вакеро_,  после  тщетной
попытки поспеть за огневой лошадкой и не менее огневой фантазией  хозяйки,
пожал плечами, перешел снова на рысь и вскоре  затерялся  между  песчаными
дюнами. Опьяненная скачкой и животворным воздухом,  с  выбившимися  из-под
бархатной  шапочки  каштановыми  кудрями,  выставляя  всему  миру  напоказ
хорошенькую ножку (а порою, смею утверждать, и стройную щиколотку)  из-под
развевающейся серой амазонки, обрызганной здесь и там  хлопьями  лошадиной
пены, донна Мария достигла наконец  Соснового  мыса,  крайней  оконечности
уходящего в море полуострова.
   Но когда очаровательной миссис Сепульвида оставалось уже не  более  ста
футов до мыса, который она намеревалась обогнуть, она увидела,  к  немалой
своей досаде, что начался прилив и что с каждой  новой  волной  сверкающая
водная пелена вползает все выше к подножию сосен. Она  была  раздосадована
еще более, когда увидела, что с другой стороны мыса, натянув, как  и  она,
поводья своей лошади, за ней наблюдает щегольски одетый всадник, наблюдает
с явным любопытством и, как ей показалось, не  без  некоторого  лукавства.
Повернуть назад, но незнакомец поскачет вслед,  и  тогда  ей  не  миновать
скептического, хоть и почтительного взгляда  Кончо.  Лучше  ехать  вперед,
вода  не  глубока,  она  пустит  Титу  легким  галопом  и  быстро   минует
незнакомца, который, конечно, не посмеет повернуть коня,  чтобы  следовать
за пей. Все это донна Мария  решила  по-женски  стремительно  и,  сохраняя
спокойствие как внешнее, так и внутреннее, ринулась в волны прибоя.
   О,  силлогизм,  построенный  женщиной!  О,  безукоризненные  выводы  из
нервных посылок! Первый бросок Титы был великолепен, она проскакала добрую
половину  пути  крутом  мыса.  После  второго   броска   лошадь   отчаянно
забарахталась в воде, ушла в песок по колени, потом по брюхо. Под нею  был
зыбучий песок!
   - Опустите поводья! Не пытайтесь поднять лошадь!  Схватитесь  за  концы
_реаты_! Бросайтесь навстречу волне, пусть она отнесет вас в море!
   Машинально  подчиняясь,  донна  Мария  распустила  волосяную   веревку,
привязанную к луке седла. Потом взглянула туда, откуда доносился голос, но
увидела только лошадь без всадника, медленно бредущую вдоль мыса.
   - Ну! Смелее!
   Голос теперь шел с моря; испуганной донне Марии почудилось, что  кто-то
плывет ей навстречу. Более не колеблясь, она кинулась навстречу набежавшей
волне, проплыла несколько ярдов, потом снова очутилась на неверном песке.
   - Не двигайтесь, держитесь крепче за реату!
   Новая волна понесла было ее снова к  берегу,  но  она  уже  знала,  как
действовать; цепляясь за уходивший из-под рук песок, она держалась, затаив
дыхание, пока вернувшаяся волна не отбросила ее еще на несколько  ярдов  в
море. Теперь, когда песок стал тверже, она смело пустилась  вплав