скоре  в
гостинице появилась никому не известная женщина с крупными  чертами  лица;
глубокий траур свидетельствовал, что она  была  близка  к  мексиканцу,  за
смерть которого предстояло ответить Гэбриелю; она ожидала начала  суда  и,
должно быть, жаждала отмщения. Ее повсюду сопровождал  пожилой  темнолицый
мужчина, наш старый знакомец, дон  Педро;  сама  же  она  была  той  самой
кутавшейся в шаль Мануэлей с Пасифик-стрит. Все в Гнилой Лощине  почему-то
считали, что на руках у нее сенсационные и совершенно исчерпывающие  улики
против Гэбриеля. Желтолицая чета имела обыкновение бродить по  гостиничным
коридорам и таинственно шушукаться на иностранном диалекте, которого никто
в Гнилой Лощине не понимал; Олли же была уверена, что толкуют  они  всегда
об одном: о запрятанных stilettos [кинжалы (исп.)]  и  о  планах  кровавой
мести. По счастью  для  Гэбриеля,  он  был  вскоре  избавлен  от  шпионажа
зловещей четы появлением на арене третьего лица, мисс  Сол  Кларк.  Нечего
говорить, что эта молодая особа, облаченная в  глубокий  траур  и  как  бы
символизировавшая  в  своем  лице  все   наиболее   возвышенные   интересы
покойного, была возмущена непрошеным вторжением чужаков. В течение дневных
трапез и при случайных встречах  в  коридоре  обе  женщины  обжигали  одна
другую сверкающим взором.
   - Видел ты это наглое, тупое создание? Кто она, во  имя  всевышнего?  И
что ей надобно? - спрашивала Мануэла у дона Педро.
   - Понятия не имею,  -  отвечал  дон  Педро,  -  наверное,  какая-нибудь
сумасшедшая, идиотка. А может статься, и пьяница; очумела от _агуардьенте_
или американского виски. Опасайся ее,  малютка  Мануэла  (в  малютке  было
никак не меньше трехсот фунтов); как бы она не причинила тебе вреда.
   Тем временем мисс Сол в не менее энергичных  выражениях  изливала  душу
хозяйке:
   - Если эта чертова мулатка и костлявый старик иностранец  решили  стать
здесь главными плакальщиками, я покажу им их место. Более нахальной старой
карги я еще не видывала; да и старик хорош. Если она  вздумает  давать  на
суде показания, я ей всыплю - это уж факт! Бог мне свидетель!  И  что  она
вообще за птица? Я о ней и слыхом не слыхивала!
   Сколь ни удивительно сие, но энергичное  суждение  мисс  Сол,  как  это
часто бывает с энергичными суждениями, оказало  свое  действие  сперва  на
неофициальный суд Гнилой Лощины - общественное мнение; а в конечном  счете
и на вполне официально избранных присяжных заседателей.
   - Если вдуматься, джентльмены, - заявил один из них, выделявшийся среди
прочих своей дальновидностью и проницательностью (самая зловредная  порода
присяжных!), - если вдуматься  и  учесть,  что  ни  главная  свидетельница
обвинения, ни те, кто присутствовал при первичном дознании,  и  слыхом  не
слыхали об этой мексиканке, а прокурор нам ее знай  под  нос  подсовывает,
как не заключить, что дело тут не  чисто.  Всякий  проницательный  человек
скажет: тут деде не чисто! А Сол Кларк мы все знаем как облупленную!
   По мере того как росло общее недоброжелательство к двум иностранцам,  в
душе у обитателей Гнилой Лощины укреплялось сочувствие к Гэбриелю.
   Сам же он, хоть и был главной причиной всеобщего волнения и раздирающих
общество споров, хранил глубокое молчание, почти столь  же  непроницаемое,
что и человек, погибший, как считалось, от его руки и мирно покоившийся на
маленьком кладбище у Круглого холма. Гэбриель был  немногословен  даже  со
своим адвокатом и личным другом, юристом  Максуэллом;  когда  тот  сообщил
ему, что мистер Дамфи пригласил для участия в его процессе одного из самых
выдающихся сан-францисских адвокатов, Артура Пуанзета, Гэбриель принял эту
весть с обычным покорным и виноватым видом. Когда  Максуэлл  добавил,  что
мистер Пуанзет изъявил желание для начала побеседовать  с  Гэбриелем,  тот
ответил попросту:
   - Мне нечего ему сказать, кроме того, что я сказал  вам,  но,  если  он
хочет, пожалуйста.
   - Тогда, Гэбриель, будьте у меня в конторе завтра в одиннадцать утра, -
сказал Максуэлл.
   - Хорошо, приду, - ответил Гэбриель, - но только хочу заранее  сказать:
о чем бы вы ни условились с тем адвокатом и  что  бы  вы  оба  ни  заявили
присяжным, я буду все равно доволен и благодарен от всей души.
   Без пяти минут одиннадцать наследующее утро мистер Максуэлл,  как  было
заранее условлено, надел  шляпу  и  покинул  свою  контору,  чтобы  мистер
Пуанзет мог невозбранно  беседовать  наедине  с  Гэбриелем  Конроем.  Сидя
сейчас в ожидании Гэбриеля, Артур с немалой досадой вынужден был признать,
что он, знаменитый адвокат, уверенный в себе светский  человек,  страшится
предстоящей встречи. В комнату войдет тот, у которого шесть лет тому назад
он похитил сестру!  Артур  не  испытывал  раскаяния,  не  чувствовал  себя
преступником;  однако,   по   профессиональной   привычке,   склонен   был
рассматривать каждое дело в двух аспектах, с точки зрения  обвинения  и  с
точки зрения  защиты.  Сейчас,  если  взглянуть  на  происходящее  глазами
обвинителя, естественно ожидать от Гэбриеля протеста,  вспышки  гнева.  Но
Артур отказывался нести