приоткрыл, но потом передумал и промолчал. «Странный человек. Вечно над всем 
насмехается. Ничего святого нет. Как таким людям понять, что у другого на душе. 
Ну, вот, что хотя бы взвод сейчас переживает. На все ему наплевать. Только себя 
и знает. Вот уж действительно чужак. Отщепенец какой-то. А еще командир 
отделения называется». 
— Ты чего это рот раскрыл? — неожиданно повернулся к нему Уэйт. 
— Да так, ничего... 
22 
— Так что же я должен делать? — допытывался Адамчик. — Ну скажи ты мне? У тебя 
ведь всегда на все ответ есть. 
Уэйт внешне невозмутимо продолжал заниматься делом — вдевал нитку в иголку. 
Продел, спокойно завязал узелок, посмотрел, как получилось... 
— Дай-ка мне китель, карман что-то прохудился... [254] 
Адамчик, сидевший рядом с ним на рундуке, повернулся, взял лежавший на верхней 
койке китель, подал его хозяину. 
— Так как же мне быть? 
— Чего ты пристал ко мне? Я ведь только спросил, что ты тогда видел, вот и все. 
Хотел узнать, что же произошло на самом деле. И твое мнение. Ну, а раз ты не 
хочешь об этом говорить, так и ладно. Кончим, стало быть, на этом. Дело-то ведь 
твое. 
— Это-то верно. Да только... — уставившись куда-то в пол, Адамчик ломал пальцы. 
Перещелкал всеми суставами левой руки, взялся за правую. — Будто я не понимаю. 
Отлично знаю, куда гнешь. И ты тоже знаешь... что я знаю. Ужасно смешно! 
— Тогда чего же ты кипятишься? 
— Ничего я не кипячусь. Даже и не думаю. Простоя не такой дурачок, как ты 
считаешь. Не ловлюсь по дешевке. На твой или на чьи еще приемчики. 
— Тьфу ты, гад! — Уайт дернул рукой. На кончике пальца рубиновой точкой 
наливалась капелька крови. Он сунул палец в рот, пососал. — Какие еще там 
приемчики? Чего ты мелешь? 
— Ты отлично сам знаешь какие. 
— Да нет же. Правду говорю. 
— А, брось. Просто добиваешься, чтобы я, как последний дурак, высунул башку, а 
мне ее — тяп! И поминай как звали. Хитрый больно. Подъезжаешь на кривой. 
Друга-приятеля разыгрываешь. А все только для того, чтоб я первым рот раскрыл. 
За чужого дядю вылез. Мне потом пинка под задницу, а ты — чист как стеклышко. 
Будто и знать ничего не знаешь. Как в тот раз, когда я за Клейна пытался 
вступиться. Думаешь, я забыл? Где ты тогда был? Где? 
Адамчик с горечью усмехнулся. Эта усмешка показалась Уэйту фальшивой, 
надуманной и в то же время нервозной. Однако он ничего не сказал. Молча слушал..
. 
— Я теперь уж не такой дурак, как был, — снова начал Адамчик... 
— Это ты так думаешь? 
— Ничего я не думаю. Я точно знаю. 
— Да нет, я о том, что будто бы я тебя подбиваю. 
— А почему бы и нет? [255] 
— Да потому, что смысла же никакого нет в этом. Ну какая мне от этого корысть, 
сам посуди? 
Адамчик неопределенно развел руками. Уэйт вздохнул: 
— Так вон, оказывается, куда ты гнешь. Мне, мол, высовываться опасно, и без 
того на волоске повис, того и гляди в выпуск не попаду. Пусть лучше другие, 
которые ненадежнее себя чувствуют. Так ведь, верно? 
— А хоть бы и так! Взять вон тебя и меня. Сам знаешь, какая разница. Тебе 
бояться нечего. Да ты послушай... 
— Чего там еще слушать. Сам-то что собираешься делать? 
— Нет, нет! И не уговаривай. Я и думать даже не хочу. — Адамчик в возбуждении 
вскочил с рундука, сделал движение, будто собирается уйти. — Ты что, по правде 
что-то задумал? Или только делаешь вид, будто собираешься за Купера вступиться? 
Так я все равно тут ни при чем, и не рассчитывай. Сделай одолжение, оставь меня 
в покое. Не хватало еще мне в это дерьмо влезать. 
Он демонстративно засунул руки в карманы брюк, снова делая вид, что собирается 
уйти. И снова не ушел... 
— Так тебе что, действительно оч-чень хочется узнать, что я тогда видел? — 
заговорил он после некоторого раздумья. — Хочется? О'кей! Тогда слушай... 
Уэйт поднял голову. Его сосед странно улыбнулся, привалился боком к стойке, 
которая соединяла верхнюю и нижнюю койки, огляделся... 
— То же самое, что и ты, вот что, — сказал он негромко. — Точно то же. Вот 
так-то. Это тебя устраивает? 
— Но если ты видел, то, наверно, и другие тоже видели? 
— Какое еще там «наверно»? Все точно видели, и сомнений быть не может. Да 
только что с того? Даже если бы это видел весь взвод. Все равно ведь никто не 
признается. Даже рта не раскроет. 
— А может, раскроют? Ну не все, так хоть кто-нибудь? 
— А может, в дерьме изваляются? Никто — это ведь не просто слово. Никто — 
значит, что ни ты, ни я, ни кто-нибудь третий, у кого есть в голове хоть 
капелька здравого смысла, не сделает этого. Да это и не играет роли. Ну пусть 
кто-нибудь и раскроет рот. Пусть даже [256] не один, а двое. Скажем — ты и я. 
Думаешь, это что-либо изменит? Ровным счетом ничего. Было нас двое, так двое и 
останется. Ни одна душа не поддержит. И ты это отлично знаешь. Видел вон этих 
двух — Брешерса и Тейлора? Решился бы на них рассчитывать? Вот то-то и оно. 
Останемся вдвоем и вылетим оба с острова коленом под зад, а мордой в дерьме.