пехоте все знают, кого и как отбирают в инструкторы. Только самых проверенных, 
надежных сержантов. Значит, он чего-нибудь да стоит. А что касается морской 
пехоты, так тут тоже все ясно. Плохо ли, хорошо ли, а он вот связал с ней свою 
судьбу, да и точка. Думай не думай, ничего теперь уж не изменишь. Значит, 
нечего и голову ломать. Как говорится, знай сверчок свой шесток. А 
философствуют пусть типы вроде Билла. Им за это деньги платят. 
Как по команде, мысли сразу же перестроились, на душе стало легче. Мидберри 
снова перевернулся на спину, потом сел. Пляж в это время был почти пуст. 
Матрос-спасатель, сидевший на вышке, от нечего делать крутил транзистор. 
Немного подальше какая-то парочка плескалась с шумом у берега. 
Ладно, решил Мидберри, пусть будет что будет. И наплевать, [118] что Магвайр о 
нем думает. Считает себя правым, ну и черт с ним. Каждый живет своим умом. А я 
буду своим. Поди докажи, чей ум лучше. Чей путь правильнее. Да и кто будет 
доказывать? Кому это нужно? 
— Черт с ним, — неожиданно сказал он вслух, поднимаясь и потягиваясь, как после 
сна. — У него, наверно, свербит в одном месте. Боится, как бы я его не подсидел,
 вот и норовит первым напасть. 
Спокойная уверенность, казалось, вошла ему в душу. И чтобы отвязаться наконец 
от надоевших дум и сомнений, Мидберри побежал по песку и с разбегу кинулся в 
прохладную синь Атлантики. 
11 
Голый по пояс, в одних рабочих штанах, Адамчик сидел на рундуке, быстро 
заполняя строчку за строчкой очередного письма к родителям. Висящие на 
серебряной цепочке нательный крестик и армейский медальон («собачья бирка») в 
такт движениям его руки скользили по груди то вправо, то влево. Грудь была 
тощая, без единого волоска, и цепочка бежала по ней свободно, без помех. 
Впервые он писал письмо на фирменной бумаге морской пехоты — белых листках 
стандартного размера восемь на десять дюймов, с чуть голубоватым изображением 
эпизода водружения флага на горе Сурибати в центре и эмблемой корпуса в левом 
верхнем углу. 
Он сообщал, что сегодня утром успешно сдал еще один зачет — на этот раз по 
история и традициям морской пехоты — и оказался третьим среди шестидесяти шести 
сдавших новобранцев. Написал и о том, что вчера вечером сержант Мидберри водил 
взвод в гарнизонный солдатский клуб, где доказывали фильм «Сержант-инструктор». 
Это было им поощрение за успешную сдачу зачета. Потом он начал писать, как было 
бы здорово, если взводом командовал бы не Магвайр, а Мидберри, однако передумал 
и все это зачеркнул. Ведь не исключено, подумал он, что Магвайр читает 
солдатские письма. Так что уж лучше от греха подальше. Вместо этого он написал, 
что у них уже вечер, скоро отбой и поэтому он закругляется. Подписался: 
«Любящий вас Том». [119] 
Закончив письмо, Адамчик разделся, снял даже нательный крест с медальоном, 
обернулся по бедрам полотенцем и вприпрыжку отправился в душевую. Здесь было 
уже полно народу. В душном тумане блестели мокрые тела, солдаты по двое 
плескались под душем, толкались, шутили между собой. Кто-то вдруг громко 
замычал коровой, ему ответил дружный смех. Дождавшись очереди, Адамчик быстро 
вскочил под струю воды, потом выскочил, намылился и, снова дождавшись очереди, 
надолго забрался под горячие струи. Теперь он не торопился, полоскался с 
удовольствием — он ведь ждал, пусть и его подождут. Потом, пробравшись через 
тесноту голых тел, нашел место у стенки и принялся вытираться. Он уже собирался 
выходить из душевой, обвязавшись опять по бедрам сырым полотенцем, как вдруг 
услышал, что что-то стукнуло, послышалась возня и тот же голос, что перед этим 
мычал коровой, прогнусавил с явной издевкой: 
— Бах-бах! Тр-рах-тарра-рах! А у бедненького Ку-упер-ра опять мыльце упало в 
водичку! Ха-ха-ха! — Солдаты снова засмеялись. Адамчик, даже не оглянувшись, 
выбрался из душевой. 
Закончив вечерний туалет и надев чистое белье, он почувствовал прилив бодрости. 
Ему даже показалось, что жизнь здесь не такая уж плохая. Вчера вон в кино 
ходили. Здорово! Как и воскресные посещения церкви, этот выход в кино был 
возможностью хоть на какое-то время избавиться от Магвайра и всего, что с ним 
связано. В том числе и от этого кубрика. 
Там, в клубе, где темнота зала вдруг отгородила его от всех окружающих, ему на 
миг показалось, что он выбрался с этого ненавистного острова, вновь вернулся к 
прежней жизни. И даже когда закончился сеанс, погас экран и взвод возвратился в 
ярко освещенную казарму, чувство облегчения, даже радости, больше уж не 
оставляло Адамчика. Успешная сдача зачетов лишь прибавила бодрости, уверенности 
в своих силах. Да и сам фильм ему тоже понравился — в нем рассказывалось о 
новобранце, которому тоже сперва было трудновато, все у него не ладилось, но 
потом дело пошло на лад, и все закончилось благополучно. Даже очень 
благополучно. 
Лежа после отбоя на койке, он вновь припоминал эпизоды этого фильма. Главным 
героем был не очень-то покладистый [120] парень. На первых порах у него 
буквально ничего не клеилось, он часто ошибался и очень из-за этого переживал. 
Но постепенно дела стали налаживаться, и к концу фильма он не только гордо 
стоял со всеми вместе на церемонии по случаю выпуска, но и был удостоен чести 
нести взводный вымпел. Гремел полковой оркестр, аплодировали многочисленные 
гости. Да и сержант-инструктор (его играл Джек Уэбб), показавшийся сперва всем 
не очень привлекательным типом, под конец оказался отличным парнем — внешне 
грубоватым и не очень вежливым, но зато справедливым и по-настоящему глубоко 
сердечным человеком. Его внешняя грубость объяснялась очень просто: он должен 
был превратить этих желторотых юнцов в настоящих мужчин, способных постоять за