— Прошу занести в протокол, — пошутил Билл, — что я считаю этот нож чисто 
оборонительным оружием. 
— Предложение принято, — ответил ему в тон сержант. 
Все засмеялись, но Мидберри все же чувствовал, что этому смеху (особенно с его 
стороны) не хватало искренности. [115] Однако виду не подал. Только все 
повторял: «О'кей, — пожимая всем руки. — О'кей, друзья». 
Маленький ножичек приятно холодил ему ладонь. 
Мидберри приподнялся на локте, прищурясь, поглядел на солнце. Вытащив тюбик с 
кремом, намазал себе нос, остатки с пальцев размазал по ноге и снова растянулся 
на горячем песке. 
«Хорошо еще, — подумал он, — что Билли ничего не знает о Магвайре. Каково было 
бы тогда доказывать свою правоту, защищая морскую пехоту и царящие в ней 
порядки, обороняться от проповедника. Только ведь, если по правде сказать, 
самому не все ясно. Особенно с тех пор, как познакомился с Магвайром, узнал его 
методы и приемы обучения». Мидберри не раз уже ловил себя на мысли: все ли 
правильно устроено в этой организации, именуемой корпусом морской пехоты? Все 
ли здесь оправданно и необходимо? 
Хотя, с другой стороны, каким же все-таки должен быть настоящий боец, солдат 
морской пехоты? Раз ты надел военную форму, не означает ли это, что ты 
автоматически отказываешься от права задавать вопросы и выражать эмоции. 
Оттого ли, что он тогда так внимательно вслушивался в вопросы, которые задавал 
ему Билл, или оттого, что порой он и сам ставил под сомнение правильность и 
законность некоторых действий, но только ему далеко не все сейчас казалось 
необходимым. Вот, например, он не был уверен в том, что методы, которые столь 
усиленно практикует Магвайр, действительно помогают воспитывать из молодых 
новобранцев настоящих бойцов. Скорее, пожалуй, даже наоборот. Кто может 
поручиться, что в других условиях эти парни не стали бы более надежными 
солдатами? 
Ему вдруг вспомнилось: раньше он считал, что, став сержантом, сразу же 
почувствует уверенность в своих силах. Конечно, он не знал, в чем это конкретно 
проявится. Но думал, что ощущение это будет волнующе приятным. А что получилось 
в действительности? Изменили ли хоть что-нибудь в нем сержантские нашивки? 
Сделали ли они его таким же надменным и непроницаемым, какими казались ему 
сержанты в бытность его рядовым? Конечно, нет. Он никогда всерьез и не считал, 
что одно только звание уже способно изменить человека. Наоборот. Он [116] знал, 
как «Отче наш», что никакие внешние факторы не способны сделать его другим 
человеком. Он будет всегда таким, какой есть. Одним и тем же. И неважно, какое 
у него будет звание — рядовой, сержант, штаб-сержант, может быть, даже 
когда-нибудь и сержант-майор{13}, он всегда останется тем же Уэйном Мидберри. 
Останется самим собой. 
Тем не менее он никак не мог отделаться от одной мысли: почему же тогда он с 
таким упорством стремился получить звание, добивался этих трех нашивок? А когда 
эта мечта стала явью, вдруг почувствовал себя в чем-то разочарованным. Как 
будто какая-то часть его естества вдруг оказалась недовольна, полагая, что он 
мог бы достичь большего. 
Все-таки, как там ни крути, он добился того, чего хотел, стал сержантом. В чем 
же тогда дело? Скорее всего, он просто плохо знал свою натуру. Всегда ведь 
кажется, что дорога из дому на работу длиннее, нежели обратный путь. Те 
сержанты, что обучали его, тоже, наверно, терзались такими же сомнениями. 
Только умело скрывали их от посторонних глаз. А сегодняшние его новобранцы, 
солдаты 197-го взвода, глядят на него так же, как он глядел на своих сержантов 
— образцовый морской пехотинец с головы до ног, да и только. А с чего бы им и 
думать иначе? Разве он допустил хоть малейшую ошибку? Сделал хоть один неверный 
шаг? Нет, конечно. Вон как он старается быть образцом, примером во всем. Его 
выходная форма и полевое обмундирование отутюжены всегда так, что того и гляди 
обрежешься о складку, ботинки надраены до зеркального блеска, снаряжение 
подогнано, все пряжки сияют. Каждое утро он делает гимнастику, дважды в неделю 
играет в гандбол, так что всегда в отличной форме, строго следит за своим весом 
и на занятиях по строевой или физической подготовке может на зависть 
новобранцам точно и четко выполнить любой прием. А сколько времени он отдает 
уставам, наставлениям, всяким пособиям и инструкциям! Он не только знает их все 
[117] назубок, но и точно выполняет, умеет применять на практике. 
Конечно, у него еще не все гладко в смысле командных навыков, особенно на 
занятиях по строевой. Тут кое над чем еще надо поработать. Но ведь это же его 
первый взвод, навыки не сразу приходят, нужно время. Зато уж что касается 
отношений с новобранцами, то тут он, бесспорно, на высоте — за все время ни 
один из них не посмел пикнуть. А это — главное. 
Ничего, что иногда кажется, будто он вовсе и не сержант-инструктор, а только 
воображает себя настоящим «эс-ином». Вроде бы роль играешь. Все это оттого, что 
он еще новенький. В сентябре будет уже пять лет, как он в морской пехоте, но 
сержантом-то стал всего лишь год тому назад. А взводным «эс-ином» — от силы 
шесть недель. Разве это срок! Пять лет и то немного. Большинство «эс-инов» по 
десять — двенадцать лет служат. А Магвайр даже пятнадцатый год разменял. К тому 
времени, когда и он столько намотает, все порядки и обычаи морской пехоты будут 
ему ближе родной матери. 
Мидберри перевернулся на живот, подложил руки под голову. Он смотрел невидящими 
глазами в песок и все думал. 
Что это на него вдруг накатило? Лезет в голову всякая ерунда. И ничем он не 
хуже других. Вон нашивки дали, значит, заслужил, годится на что-то. Придет 
время, он всем покажет. Докажет, что не зря назначила его «эс-ином». В морской