Только чуть слышно урчали по полу струйки воды, стекавшие мыльными струйками в 
центральный сток. Все стояли по стойке «смирно». Один лишь Клейн пытался 
стереть мыло с лица. 
— Не пытайся выкручиваться, свинья, — зловеще прошипел сержант. — Теперь уж 
тебе не отвертеться, я же своими глазами видел. Все до капельки. Мне бы сразу 
догадаться, что ты за птичка. Я же понимаю. Вон брюхо какое. И грудь, как у 
бабы... 
— Сэр, это вовсе не... 
— Заткнись, скотина. Скажи, черт тебя побери, спасибо, что я начальству не 
доложу. Не стану рапорт писать про то, что ты тут позволяешь себе вытворять. 
Грязная тварь! Педик несчастный! А ну, стань сюда. — Сержант показал на грязную 
лужу, образовавшуюся в центре душевой. — Сюда! В самую грязь! И стоять, пока 
все не помоются. Тогда сполоснешься. И береги тебя бог, если снова вздумаешь 
приставать к кому-нибудь. Ясненько? 
— Сэр, честное слово, я не... 
— Молчать! Марш в лужу! И стоять смирно! 
Облокотившись о подоконник, Магвайр отсутствующим взглядом глядел в запотевшее 
окно. Он видел блестевший под палящими лучами солнца черный асфальт большого 
плаца, а за ним огромный бетонный монумент — пять застывших навек серых фигур 
на огромной железобетонной плите, устремившихся в едином порыве вперед и вверх. 
Пять пар рук сплелись на древке флага, с которого безжизненно свисало 
звездно-полосатое полотнище, блестевшее ярким пятном на фоне сизого 
безоблачного [22] неба. Пять парией с горы Сурибати. Пять героев прошлой войны 
— солдаты морской пехоты{4}. 
За его спиной но мокрому кафелю душевой шлепали солдатские ноги. Магвайр не 
оборачивался. Уставившись в стекло, он внимательно прислушивался, как 
новобранцы поодиночке и группами выходили из душевой и строились в кубрике. От 
парикмахерских кресел все еще слышалось пощелкивание ножниц и жужжание машинки. 
Наконец там все затихло. Сержант выждал еще несколько минут, затем обернулся. В 
душевой полоскалось несколько человек. Всем им, включая и Клейна, он приказал 
бегом отправляться в строй. Солдаты ринулись в кубрик строиться. С тех, кто 
только что прибежал из душевой, все еще стекала вода, и у ног образовывались 
лужицы. 
— Шевелись, скоты! — орал сержант. — Быстро! Быстро! 
Адамчик, прибежавший одним из последних, жмурился от яркого света. Глаза щипало 
от попавшего мыла, по он боялся поднять руку, чтобы протереть их. 
Магвайр грубо толкнул его. 
— Кончай шевелиться, стадо паршивое! — крикнул он. — Скидай полотенца! 
Солдаты побросали свои набедренные повязки и стояли голые, молча вытянувшись 
перед прохаживавшимся перед строем сержантом. За ними в открытом окне, как в 
раме, сияла залитая солнцем железобетонная громада — пять морских пехотинцев, 
водружающих знамя на горе Сурибати. 
Адамчик медленно и аккуратно заполнял строка за строкой желтоватый лист 
почтовой бумаги. 
«Дорогие мама и папа. У меня все в порядке. Мы прибыли сюда вчера утром, но 
весь первый день прошел в «организационных хлопотах» (здесь так говорят). Дел 
было очень много, вот я и не смог вам написать. Сегодня [23] наш «эс-ин» 
(сержант-инструктор, по-здешнему] привел »с в казарму, и мы получили винтовки и 
все «имущество». Теперь вот устраиваемся на новом месте. 
Надеюсь, что у вас тоже все хорошо и вы не особенно волнуетесь за меня. Правда, 
тут некоторые парни здорово напугались с непривычки. Но мне повезло — дядя Тэдд 
ведь мне все рассказал про эти учебные центры и обо всем прочем, так что я знал,
 что должно быть, и особенно не пугался. Здесь страшно жарко. Кое-кто из парней 
получил тепловой удар. Мне тоже было немного не по себе. Погода здесь совсем не 
такая, как у нас в Огайо. Но сейчас у меня уже все нормально. Говорят, что тут 
быстро привыкаешь («акклиматизируешься»). 
Завтра нам должны сделать прививки. Надеюсь, их будет не очень много. Во всяком 
случае я здесь буду только двенадцать недель, а потом, говорят, нас, может быть,
 отпустят домой. Так что все не так уж плохо, ведь всего двенадцать недель. Не 
очень много, верно ведь? На этом закончу. Надо собираться. Уже без десяти 
десять (по-флотски — 20. 50). Нас учат здесь жить по-флотски. К половине 
десятого все должны лежать по койкам. Утром мы встаем рано. Говорят, будто в 4. 
30. Но вернее всего в 5. 00, точно не знаем, часы у нас отобрали. 
Сержант-инструктор говорит, что по воскресеньям нам разрешается ходить в 
гарнизонную церковь. Я (и другие католики тоже) уже получил казенный требник 
(здесь молитвенники дают всем по той вере, которую они указали в анкете). Так 
что за меня не беспокойтесь. Может быть, только лишний разочек помолитесь, 
чтобы у меня все было хорошо. Конечно, я и так справлюсь, но лишняя молитва не 
повредит. И очень прошу, пишите мне почаще. Дни тут кажутся очень длинными, 
даже не верится, что когда-то ты жил в другом месте и видел других людей. А с 
письмом все же полегче. 
Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне. Любящий вас... » Адамчик сидел на своем 
рундуке, перечитывая письмо. Кончик карандаша с крохотной резинкой он держал во 
рту, медленно перекатывая из угла в угол и размышляя, как лучше подписаться — 
то ли «Томми», как его всегда звали дома, то ли посолиднев — «Том». 
Конечно, «Томми» привычнее. Но это хорошо было там, в Огайо. А здесь это имя 
казалось детским, несолидным, вроде бы мальчишеским. Но и «Том» тоже звучало 
[24] не очень здорово — с чего это он будет перед родителями важничать. Тем 
более, что никто во взводе и не увидит это письмо. Чего же тогда бояться? Он 
быстро подписался «Томми» и вложил письмо в конверт. Надписав адрес, он вытащил