бешеный, сатанеет. 
— Да с какой это еще стати мне выкручиваться-то? С чего мне врать? Я же ничего 
не сделал. 
— Пока что, может, и нет. Да только Магвайр не так уж прост. Ему надо от любой 
случайности застраховаться. А для этого надо на тебя маленько поднажать, 
нагнать еще страху, чтобы ты совсем как ватный стал. Он ведь и с Клейном, и с 
Дитаром так делал! 
Уэйт осторожно дотронулся до саднившей все еще губы, потом провел кончиками 
пальцев по сильно опухшей скуле. 
— Вот и на меня тоже пытался поднажать. Так что будь уверен — так просто ты от 
него сегодня все равно [327] не отделаешься. Помяни мое слово. Да чего это я 
тебя еще уговариваю? Будто ты и сам не знаешь, как будет. 
— Замолчи же, это нечестно. — У Адамчика перехватило дыхание, слезы подступили 
к горлу, он был уже награни истерики. 
— Нечестно, говоришь? Это уж точно. Куда нечестнее. Да ведь я тебе про это как 
раз и толкую. Разве этот гад по-другому, по-честному умеет? У него же школа не 
та. И остановить его, осадить можно, только действуя сообща. Я что хочу 
посоветовать: потребуй нового свидания с лейтенантом. Мол, хочешь что-то ему 
сказать... 
— Да ты что? 
— Как «что»? Очень просто. Объяви Магвайру, что хочешь сделать заявление. Он 
ведь не имеет права отказать. В крайнем случае к Мидберри обратишься. Этот уж и 
вовсе не посмеет отказать. А может быть, даже и поможет. Когда увидит, что не 
только я, но и другие готовы дать показания и что им это уже не скрыть от 
начальства. 
— Не знаю я, право. Честное слово, не знаю. 
— Да чего там еще «не знаю». Сам, что ли, не видишь, что тут творится? А тебе 
ведь что так, что этак, все равно ответ держать, да и морда в крови будет. Так 
уж хоть за дело. А коли повезет, то, глядишь, и выиграем дело, зажмем Магвайра, 
ужом завертится. 
— Говорю же тебе — не знаю. 
Адамчик действительно не мог взять в толк, что он еще может сделать. Не мог и 
не хотел даже об этом думать. Сейчас в нем жило только одно чувство — 
непреодолимый страх. Он боялся всего и всех: Магвайра с его чугунными кулаками 
и садизмом, Уэйта с его рассуждениями, каких-то других поворотов событий. Ну 
зачем он только согласился слушать этого человека? Этого жалкого неудачника. Но,
 с другой стороны, попробуй выбросить из головы все то, о чем он сейчас 
напомнил, — отвратительные выходки штаб-сержанта, расправы, которые он учинял, 
истязания и все другое. Вон как избил Уэйта, мерзавец. Да еще орал, чтобы никто 
не смел помочь парню. Если уж говорить по совести, так он действительно всегда 
ненавидел Магвайра. Сам ходил к капеллану жаловаться на него. А сейчас вроде 
момент подходящий. Можно самим все повернуть. 
Мысль об этой возможности неожиданно показалась [328] ему очень важной. Она на 
какой-то миг даже вытеснила из его души вечно гнездившееся там чувство 
панического страха перед Магвайром. Это же действительно возможно. Да и нужно 
для этого всего ничего. Казалось, что голос Уэйта все же проник в самые глубины 
его сознания и вызвал оттуда дремавшую до сих пор мысль: нужно так немного, 
одно небольшое усилие, еще один решительный человек, парень, у которого хватит 
мужества, у которого выдержит кишка. 
— А может быть, и верно, — едва слышно прошептал Адамчик. Он даже испуганно 
оглянулся вокруг, не услышал ли кто его ненароком. 
— Правда? — Уэйт не скрывал своей радости. 
— Да подожди ты. Я же ничего еще не решил толком. Просто сказал, что, может 
быть, действительно верно... Такие вещи с ходу не решают. Надо подумать. 
— Да что тут думать! Иди вон прямо к Мидберри и заяви, что хочешь поговорить с 
лейтенантом. Чего тянуть-то? Ступай! 
Опустив голову, Адамчик медленно поднялся с ящика. 
— Только ты меня не гони, ладно? «Может быть» — это все же только «может быть». 
Дай мне подумать. Я тебе потом скажу... 
* * * 
Почти весь час, что оставался до отбоя, Адамчик просидел у себя на рундуке, 
пытаясь решить, что же все-таки делать. Вот если бы с кем-нибудь посоветоваться,
 думал он. Магвайр, Мидберри и Уэйт, конечно, не в счет. Ему нужна помощь 
человека, который мог бы судить обо всем строго объективно. Придется решать 
самому, прежде всего надо отбросить личный страх и озлобление, не придавать 
никакого значения эмоциям и постараться как можно проще взглянуть на 
обстоятельства, взвесить все «за» и «против». 
Однако, как он ни пытался быть объективным судьей, ничего из этого не 
получилось. Перед глазами все время вставала одна и та же картина: Магвайр, 
сбивающий кулаком с ног Уэйта, и тело товарища, безжизненно падающее к его 
ногам. Это сразу приводило Адамчика в ярость, появлялось неистребимое желание 
покарать сержанта-садиста. И не только за этот случай, но и за все те 
бесчинства, издевательства и произвол, которые солдатам [329] пришлось пережить 
за эти недели. За «двойное дерьмо», за грубые насмешки над его религиозностью, 
за вечные придирки и окрики. Да, действительно, сейчас у него, кажется, 
появился реальный шанс отплатить этому садисту за все прошлые унижения, боль и 
обиду. 
Сидя на рундуке, Адамчик снова и снова припоминал все эти случаи. Он уже 
начисто забыл о том, что хотел быть строго объективным, и усиленно распалял 
свое воображение прошлыми сценами жестокости. И все же, несмотря на нарастающее