таким предположением... 
— Стало быть, выходит, что ты не разгильдяй там какой-нибудь, не тупица, в 
общем, не из тех, кого только и надо подтягивать или наказывать. И насколько 
мне известно, во взводе вашем большинство таких. Хотя есть и явные тупицы. Но 
их у вас не так уж много. Я слыхал, что такие, как ты, настоящие парни, их 
недоразвитыми зовете. Им, поди, от сержантов здорово влетает, верно? 
— Недоделанными, сэр, — позволил себе перебить офицера Уэйт. — Это мы их так 
зовем. Не недоразвитыми, а недоделанными, с вашего позволения, сэр! 
Недоделанными. Потому, как сами ничего толком сделать не могут. Недоделанные и 
есть, совершенно верно, сэр! 
— Вот-вот... Верно... — Лейтенант был в явном замешательстве. Однако взял себя 
в руки и даже выдавил что-то вроде улыбки. — Вот я и говорю — этим-то от 
сержантов, поди, здорово достается? Лупят они их? 
— Кого, сэр? Недоделанных, что ли? 
— Да, да. Их самых. Этих вот недоделанных, как ты говоришь. Их-то уж сержант 
Магвайр, надо думать, лупцует почем зря? 
— Никак нет, сэр! 
— Так уж никак нет? 
— Так точно, сэр! Никак нет! 
— Это почему же? 
Уэйт еле сдерживался, чтобы не рассмеяться... 
— Да потому, что не положено, сэр. Никак нельзя. Устав же запрещает бить солдат.
 Правда ведь, сэр? 
Игра в дурачка продолжалась на протяжении всего допроса. И в конце концов 
лейтенант был вынужден сдаться. Он приказал Уэйту убираться вон и позвал 
следующего. Солдат четко повернулся и вышел, передав стоявшему у дверей 
Адамчику, что теперь его черед. Да только, мол, пусть не спешит, постоит у 
двери. Когда лейтенанту станет невтерпеж, он покричит. 
Теперь, придя в предбаник, он пытался понять, зачем ему все-таки надо было 
ломать комедию, издеваться над следователем. Ведь мог же, не валяя дурака, 
просто отвечать одно только «Никак нет, сэр», и этого было бы [309] вполне 
достаточно. Выходит, этого ему было мало. Сейчас он даже испытывал какое-то 
удовлетворение от того, что столь успешно сыграл свою роль. Вон как лейтенант 
покрутился с ним, с каким трудом сдерживал свое отчаяние из-за того, что так и 
не смог найти общий язык с каким-то придурковатым новобранцем. Уэйту показалось,
 что вроде бы даже на душе у него сейчас было не так горько, как утром, нет 
того отвращения, которое он испытывал к себе за все свои неудачи. 
Что бы там, в общем, ни было, а он выполнил, что приказывал Магвайр. Пусть 
по-своему, но выполнил. Ни на шаг не отошел от разработанной сержантами версии: 
никого у них во взводе не били, никаких извращений или издевательств не было. С 
Купером произошел несчастный случай, и он сам в этом виноват. Что касается 
Дитара, то о нем ему вообще ничего не известно. То же самое и насчет Клейна. 
Джексон? Куинн? Таких фамилий он даже и не слышал ни разу... 
Уэйт слез со стульчака, босой ногой нажал на педаль. Кто теперь посмеет сказать,
 что он плохой солдат? Приказы он выполняет добросовестно, боевой дух всегда на 
высоте. Ну и что с того, что только со страху? Он что, один такой, что ли? Да 
всеми ими тут без исключения день и ночь командует один лишь страх. Страх, 
смешанный с надеждой попасть в выпуск. Он вовсе не был исключением. Наоборот, у 
него этот страх проявлялся, пожалуй, даже меньше, чем у некоторых, — он ведь 
шел без особых срывов. Так что он все же может рассчитывать не только попасть в 
выпуск, но и получить нашивку рядового первого класса. Это, пожалуй, уж 
наверняка. Даже если не за то, что был командиром отделения, так, по крайней 
мере, в знак благодарности от сержантов за верность, за то, что держал язык за 
зубами, ничего не сказал следователю. Говорят, даже за меньшие заслуги давали. 
А у него ведь все в порядке. 
Поедет домой рядовым первого класса, да еще со значком за хорошую стрельбу. 
Матери это наверняка понравится — все же ее сын в конце концов чего-то достиг в 
жизни. А кто сомневается, пусть на нашивки и на значок посмотрит. Их ведь за 
так не дают! 
Та-ак... А куда же потом? Наверно, после отпуска сразу в Кэмп-Гейджер, для 
общевойсковой подготовки. Оттуда же скорее всего в какой-нибудь гарнизон за 
границу. [310] И тогда, если все пойдет нормально и он не сорвется и не 
набедокурит, глядишь, года через четыре можно будет выкарабкаться из рядовых в 
капралы, а то даже и в сержанты. Из командира огневой ячейки в отделенные. Вот 
когда можно будет и домой возвращаться. Так сказать, в сиянии успеха. 
«Разве во всем этом что-нибудь не так? Что здесь плохого?» Он снова и снова 
спрашивал себя, не в силах найти правильный ответ, нервничал, задумывался... 
Клейн, Дитар, Купер... Да нет, дело вовсе не в них. Им не следовало вообще сюда 
лезть — эта работа не для таких, как они. К тому же, в любом деле должен быть 
какой-то отсев, иначе не бывает. Не все же должны пройти, кто-то неизбежно 
остается за бортом. Таков закон жизни, и тут никуда не денешься. Он-то уж в 
этом, во всяком случае, не виноват. Да и что он может сделать? Самому что ли 
лезть в эти десять процентов? Толку от этого все равно не будет — вылетит 
вместо семи еще и восьмой, вот и вся недолга. 
На душе от таких рассуждений становилось вроде бы полегче. А в голове? Отвечает 
за все она, а не душа. Ну и черт с ними! Какой прок голову ломать? Что ему, 
больше всех надо, что ли? Пусть вон сопляки вроде Адамчика на такую приманку 
ловятся. А он постоит в стороне. Извините, не на такого напали. 
Конечно, если бы все это могло принести хоть какую-то пользу взводу, он 
непременно пошел бы на риск. Но ведь все равно никто из тех, кто отсеялся, во