ольется до того,  как Бадаро смогут спокойно сажать  какао  на
этих   землях.   Жоан  Магальяэнс  снова  заявил,  что  они  могут  им
располагать:
     - Можете   на   меня   рассчитывать...   Я  не  люблю  хвастаться
храбростью, но я привык к таким переделкам...
     В этот  день  он  увидел  дону  Ану только в час вечернего чтения
библии. Жука встретил племянницу хохотом, показывая на нее пальцем:
     - Это что такое? Конец света?
     Синьо тоже взглянул.  Дона Ана держалась серьезно,  лицо ее  было
строго  и  замкнуто.  Как  много  ей  пришлось  потрудиться  вместе  с
Раймундой,  чтобы соорудить эту прическу, похожую на ту, которую Эстер
демонстрировала  на  одном  из праздников в Ильеусе,  и вот теперь они
смеются над ней...  На ней было  выходное  платье,  которое  выглядело
странно в зале каза-гранде фазенды.  Жука продолжал смеяться, Синьо не
мог понять,  что случилось с дочерью.  Лишь Жоан Магальяэнс чувствовал
себя  счастливым;  хотя  он  и понимал,  что дона Ана в своем вечернем
платье выглядит комично,  все же остался серьезным,  и  в  его  глазах
появилось даже выражение благодарной нежности. Но она не могла поднять
глаз, думая, что все над ней смеются. Наконец взглянула и, увидев, что
капитан растроганно смотрит на нее, собралась с силами и заявила Жуке:
     - Ну что вы смеетесь?  Или вы думаете, что только ваша жена может
хорошо одеваться и причесываться?
     - Дочь моя,  что это за слова? - строго заметил Синьо, удивленный
этой резкой отповедью еще больше, чем ее туалетом.
     - Платье это мое,  вы мне его сами подарили. Я его надеваю, когда
хочу, и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь смеялся...
     - Прямо чучело... - пошутил Жука.
     Жоан Магальяэнс решил вмешаться:
     - Она выглядит  очень  элегантно...  Прямо  настоящая  кариока...
именно так одеваются девушки в Рио...  Жука просто шутит... (Кариока -
жительница (житель) города Рио-де-Жанейро.)
     Жука взглянул на Жоана. Сначала он подумал было осадить капитана,
- уж не собирается ли этот тип учить его благовоспитанности?  Но потом
решил,  что,  пожалуй,  гость  обязан  быть  вежливым  по  отношению к
хозяйке. Он пожал плечами:
     - О вкусах не спорят...
     Синьо Бадаро положил конец спору:
     - Читай, дочь моя...
     Но дона Ана убежала из гостиной,  ей не хотелось расплакаться  на
виду у всех. Лишь очутившись в объятиях Раймунды, она разрыдалась. И в
этот вечер отрывки из библии для Синьо читал в  глубокой  задумчивости
капитан  Жоан Магальяэнс,  хозяин украдкой поглядывал на него,  как бы
изучая и оценивая.
     На другой день, когда капитан встал и вышел на утреннюю прогулку,
он увидел дону Ану на скотном дворе,  где она помогала загонять коров,
дававших  молоко  для  каза-гранде.  Он  поздоровался  и подошел.  Она
подняла голову, отпустила корову и промолвила:
     - Вчера я выглядела довольно глупо... Вы должны были подумать обо
мне бог знает что...  Когда деревенщина  лезет  в  городские  барышни,
всегда так получается...  - и она рассмеялась, показывая свои красивые
белые зубы.
     Жоан Магальяэнс прислонился к решетчатой калитке:
     - Вы очаровательны...  Будь это в Рио, вы были бы королевой бала.
Клянусь вам!
     Она взглянула на него и спросила:
     - Разве я вам не больше нравлюсь такой, как всегда?
     - Откровенно говоря,  больше,  -  капитан  сказал  правду.  -  Вы
нравитесь мне именно такой. Так вы просто красавица...
     Она выпрямилась, взяв ведра с молоком:
     - Вы откровенный человек... Мне нравится, когда говорят правду...
- и дона Ана посмотрела ему в глаза - так  она  хотела  выразить  свою
любовь.
     Появилась Раймунда,   чуть   заметно   улыбавшаяся,    с    видом
заговорщицы;  она  взяла  ведра,  которые держала дона Ана,  и они обе
ушли.  Жоан Магальяэнс,  обращаясь  к  коровам,  бродившим  по  двору,
тихонько сказал:
     - Похоже,  что я женюсь, - и он окинул хозяйским взглядом фазенду
- каза-гранде,  двор,  плантации какао.  Но вспомнив о Жуке и Синьо, о
жагунсо, которые собирались на фазенде, он вздрогнул.
     На фазенде  наблюдалось  заметное  оживление.  Как и каждое утро,
работники отправлялись на плантации собирать плоды,  другие мяли какао
в  корытах или приплясывали на баркасах,  перемешивая сухие бобы.  При
этом они распевали свои грустные песни:
                    Тяжела для негра жизнь,
                    Жизнь его - одно страданье...
     Ветер разносил  эти  жалобы,  эти  стенания,  которыми были полны
песни, распеваемые на плантациях под палящими лучами солнца.
                    Умереть бы темной ночью
                    Там, близ дальней западни...
                    Я закрыл бы свои очи
                    В думах сладких о тебе...
     Работники тянули  свои  печальные  песни  рабства  и  несбыточной
любви.
     А в это время на фазенде собирались другие люди. По своему облику
и грубым голосам, по тому, как они говорили и были одеты, они походили
на  работников.  Каждый день на фазенду прибывали все новые люди,  они
заняли почти все  хижины  работников,  некоторым  из  них  приходилось
ночевать  на  складах  какао,  а  другие  даже  размещались на веранде
каза-гранде.  Это были жагунсо,  которых Бадаро  набирали  для  охраны
фазенды   в  ожидании  предстоящих  событий.  Их  нап